Стэнли Вейнбаум - Антология мировой фантастики. Том 5. Контакт. Понимание
Раулинсу нужно было какое-то время, чтобы это понять. Сперва они должны были выбраться из лабиринта, а это оказалось весьма трудно. Даже для Мюллера, их проводника, это было тяжелым заданием. Как они и предполагали, ловушки при выходе из лабиринта действовали иначе, чем при входе. Раулинс все еще опасался, что Мюллер ни с того ни с сего попытается броситься в какую-нибудь убийственную ловушку. Но Мюллер, по-видимому, хотел выйти из лабиринта целым и невредимым не в меньшей степени, чем все остальные. Бордмен, что самое удивительное, это знал. Хотя он и не спускал с Мюллера глаз, но предоставил ему полную свободу.
Раулинс, чувствуя, что он в немилости, держался поодаль от остальной компании, почти не разговаривающей во время выхода из лабиринта. Он был уверен, что его дипломатическая карьера уже окончена. Он рисковал человеческими жизнями и успехом операции и все же думал, что поступил правильно. Приходит минута, когда человек должен открыто воспротивиться тому, что считает неправильным.
Над этим моральным удовлетворением, однако, преобладало ощущение, что его поступок был наивным, романтичным и глупым. Раулинс не смел смотреть Бордмену в глаза и не раз задумывался, не лучше ли умереть в какой-нибудь из этих ловушек во внешних зонах, но и это казалось ему наивным, романтичным и глупым. Он смотрел, как Мюллер, высокий, гордый и спокойный, размашистыми шагами идет вперед, и ломал себе голову над тем, почему Мюллер отдал пистолет.
Бордмен, наконец, осчастливил его, когда они разбили лагерь на одной из наиболее безопасных площадей во внешней зоне G.
— Взгляни на меня, — сказал Бордмен. — Что с тобой? Ты не можешь смотреть мне в глаза?
— Не играй со мной, Чарльз. Давай уж покончим с этим сразу.
— Что я должен делать?
— Ну… выругай меня. Вынеси приговор.
— Все в порядке, Нед. Ты помог мне достичь цели. Почему же я должен на тебя сердиться?
— Но пистолет… я дал ему пистолет…
— Ты забываешь, что цель оправдывает средства. Он возвращается с нами добровольно. И сделает все, что мы захотим. Это главное.
— Ну, а если бы он выстрелил в себя… или в нас? — пробормотал Раулинс.
— Не выстрелил бы.
— Это ты теперь так говоришь. А когда он держал этот пистолет…
— Нет. Я же говорил тебе, что нам надо обратиться к его чести, чувству, которое следовало воскресить. Ты это и сделал. Слушай, я ведь грязный агент аморального общества, ты согласен? Я — живое подтверждение наихудших обвинений Мюллера в адрес человечества. Разве захотел бы Мюллер помочь стае волков? А ты, молодой, наивный, полный мечты и надежды, ты для него живое воплощение человечества, которому он служил, прежде чем его начал проедать цинизм. Ты со своей неопытностью пытаешься действовать благородно в мире, в котором нет ни капли морали, никаких благородных поступков. Ты олицетворяешь сочувствие, любовь к ближним, чистые порывы во имя того, что правильно и истинно. Ты показал Мюллеру, что человечество еще не безнадежно, понимаешь? Ты наперекор мне дал Мюллеру оружие, чтобы он стал хозяином ситуации. Ведь он мог сделать очевидное — сжечь нас всех. Он мог сделать менее очевидное — уничтожить себя. Но он также мог встать на одну ступень с тобой, своим жестом продолжить твой. Решиться на самозабвение и выразить проснувшееся в нем чувство морального превосходства. И он сделал так. Ты был орудием, при помощи которого мы заполучили его.
— В таком изложении все звучит так гадко, Чарльз. Как будто ты все это запланировал, спровоцировал меня на то, чтобы я дал ему этот пистолет. Ты ведь не знал…
Бордмен усмехнулся.
— Знал? Нет! — вскричал Раулинс. — Нет! Ты не мог запланировать такого оборота дела. Только теперь, после случившегося, ты стараешься приписать заслугу самому себе. Но я видел тебя в ту минуту, когда дал ему пистолет. На твоем лице были гнев, страх, боль. И ты не знал, как он поступит. А теперь, когда все завершилось столь удачно, ты утверждаешь, что именно так все и задумывал. Я вижу тебя насквозь. Я читаю тебя, как открытую книгу.
— Приятно быть открытой книгой, — весело сказал Бордмен.
Лабиринт, по-видимому, не собирался их задерживать. На пути к выходу они соблюдали все меры предосторожности, но ловушки больше не подстерегали их. И не было никаких серьезных опасностей. Они быстро добрались до корабля.
Мюллеру отвели кабину в носовой части, отдельную от кабин экипажа. Он понимал, что так надо, и нисколько не обижался. Держался он замкнуто, порой иронически улыбался, и часто глаза его выражали презрение. Но охотно выполнял все приказания. Показал свое превосходство и теперь подчинился.
Экипаж корабля под руководством Хостона готовился к старту. К Мюллеру, который оставался в кабине, Бордмен пришел на этот раз один и без оружия. Он тоже мог позволить себе благородный жест.
Они сели за низкий стол друг против друга. Мюллер молча ждал. После длинной паузы Бордмен сказал:
— Я благодарю тебя, Дик.
— Оставь это.
— Ты можешь меня презирать, но я выполняю свой долг, как и тот парень, как и ты вскоре выполнишь свое задание. Тебе не удалось забыть, в конце концов, что ты — человек Земли.
— Жаль, что не удалось.
— Не говори так, Дик. Это все пустые слова! Ненужная болтовня, бравада. Мы оба слишком стары для этого. Вселенная грозит нам опасностью. И мы приложим все старания, чтобы спастись. А все прочее не имеет значения.
Он сидел совсем близко от Мюллера, чувствовал излучение, но не позволял себе сдвинуться с места. Волна расстройства, бьющая по нему, была повинна в том, что его так угнетало бремя старости, как будто ему было по крайней мере тысяча лет. Распад тела, крушение души, гибель Галактики в огне… приход зимы… пустота… пепел…
— Когда мы прилетим на Землю, — сказал он деловым тоном, — ты пройдешь инструктаж. Узнаешь об этих проклятых радиосуществах столько, сколько знаем и мы. Однако мы знаем мало, и тебя придется в основном полагаться только на самого себя… Но ты наверняка понимаешь, Дик, что миллионы людей Земли молятся за успех твоей миссии. И кто говорит тут пустые слова? Ты хотел бы кого-нибудь увидеть сразу после приземления?
— Нет.
— Я могу передать сообщение. Есть люди, Дик, которые никогда не переставали любить тебя. Они будут ждать тебя, если я их уведомлю.
Мюллер медленно произнес:
— Я вижу, что ты напряжен, Бордмен. Ты чувствуешь излучение, и расстраиваешься. Ты чувствуешь это своими потрохами, головой, грудной клеткой, и лицо у тебя стареет, обвисают щеки. Даже если бы это грозило убить тебя, ты бы сидел здесь, потому что таков твой стиль. Но это для тебя ад. А если какая-то особа на Земле не перестала меня любить, Чарльз, то я могу сделать для нее только одно: избавить ее от таких эмоций. Не хочу ни с кем встречаться, не хочу ни с кем говорить.
