Сергей Андреев - Особый контроль (сборник)
Я с трудом развернулась на узком мосту — лицом к тем, кто шел за мной.
— Дальше нельзя! — крикнула я им. — Надо возвращаться!
Никто не послушался меня. Да меня вообще никто никогда не слушается. На что я надеялась?
Люди продолжали двигаться вперед. Надо погромче крикнуть! Надо встать, чтобы меня увидели!..
Все бессмысленно. Разве их остановишь? Их слишком много. А я одна…
Теперь я вынуждена была ползти задом наперед.
Кажется, еще кто-то сорвался вниз. Короткий вскрик, тяжелый всплеск… Еще. Короткий вскрик, тяжелый всплеск… Еще…
Все там будем. Все до одного. И надеяться не на что.
Неожиданно в ладонь мою уткнулся небольшой, но довольно крепкий, довольно устойчивый столбик — обломок бывших перил.
“Еще не все потеряно”, — сообразила я…
Осторожно откатившись в сторону, на самый край, почти повиснув над бездной, я впилась обеими руками в этот столбик, прилипла к нему и застыла, стараясь не дышать, не шевелиться…
Люди продолжали ползти по мосту мимо меня. Наверху, куда они все стремились, происходило что-то страшное. Я не смотрела туда. Нет-нет, я ничего не видела!..
Внизу булькало и чавкало.
“Только бы удержаться, — думала я. — Только бы не упасть…”
Это была моя последняя надежда.
Николай Славинский
ТВОРЕЦ ИНКАНЫ
Московский поезд опаздывал на два часа.
Мы стояли на перроне, а над неприветливым хмурым вокзалом собирались густые весенние грозовые тучи. И когда после долгой теплой, без морозов и снега, зимы сверкнула первая утренняя молния, когда порывистый ветер сбил мелкую послечернобыльскую пыль и покатил ее клубком вдоль пути, он, прикурив очередную кубинскую сигарету без фильтра, сказал: “Небо разгрохоталось на славу, а на дождик почему-то поскупилось”.
Он — это, для многих и многих, Александр Тесленко, один из самых известных истинно украинских фантастов, автор многих концептуально самобытных, композиционно и сюжетно неожиданных повестей и рассказов. А для меня — еще и приятель, побратим по перу, единомышленник, эрудированный спорщик.
Ливня не было и не было, как и давно ожидаемого поезда, которым, по официальной договоренности, должны были приехать широкоизвестные футурологи, создатели утопий и антиутопий, конструкторы умозрительного будущего.
Вокзальная сутолока отравляла душу. Раздраженные пассажиры хрипло переговаривались, вызывающе сновали между сухими блестящими рельсами. Безнадежность. Неизвестность. Неприкаянность. И для отъезжающих, и для встречающих привычное течение жизни прервалось, что-то отменилось, расщепилось, перепуталось в пространстве и времени. После долгого молчания Александр Константинович, для многочисленных друзей — Сашко, молодой, энергичный, но уже седоватый, задумчиво обронил: “А у меня есть Инкана”. И я, кажется, впервые отстраненно посмотрел на товарища, которого в течение многих лет неизменно ценил, о творчестве которого неоднократно писал (с дружеской поддержкой, даже восторженностью, но не без почтительных замечаний, чисто критических выпадов и, вероятно, субъективных придирок).
Сперва удивляло, затем привлекало, а позже, когда бескомпромиссно спорили о векторах развития земной цивилизации, уже подтверждало постоянство наших отношений: А.Тесленко никогда не обижался на колкости — еще упорнее работал, еще толерантнее относился к различным эскападам. Именно так, убежден, и должно быть среди тех, кто не злоупотребляет приязнью и не забывает об истине. К тому же одно за другим появлялись произведения, сердцевина которых неопровержимо свидетельствовала: автор не поддается сиюминутным воззрениям, последовательно утверждает свою концепцию миропонимания.
На целой планете. Назвал ее А.Тесленко весьма поэтически — Инкана.
Все это вмиг вспомнилось на усеянном окурками перроне, к которому не прибывали и не прибывали поезда. И сразу вспыхнуло в памяти, как мнимые друзья, а тем паче не мнимые недруги протестовали, чтобы собираться за “круглым столом”… на Инкане.
Случилось так, что журнал “Киев” решил убедиться, как его почитатели относятся к новейшей фантастике, выяснить, стоит ли предоставлять дефицитные (уже отмеченные перестройкой) страницы для, так сказать, “обывательского чтива”.
Как ведущий я прибегнул к неожиданному (думаю, удачному, но выяснилось, для многих неприемлемому) приему: “Представим, что мы собрались за “круглым столом” на порожденной фантазией Александра Тесленко Инкане…” Претенденты на лавры творцов вообще и конкретно — планет недовольно зашумели. На лицах застыли каменные обиженные маски.
Пришлось назвать параметры: “Инкана — искусственная планета 142-го звездного метакаскада в астероидном поясе Солнечной системы. Удаленность от светила — 475 миллионов километров, климат наилучший. Вокруг — пышная зелень, невдалеке стоят звездолеты”. Все приумолкли. Никто не смог сразу очертить точные координаты своей планеты. Зашуршали спичками, зашаркали подошвами — словно на вокзале.
В.Кашин, автор многих детективных романов, успокоил присутствующих: “Трудно это представить. Хотя стол, за которым мы собрались для разговора о путях и перепутьях современной фантастики, действительно “круглый”, целиком, как говорится, материальный, похожий на привычные наши столы”.
Действительно, они были привычными, родными, земными: на разговор о фантастике собрались задолго до чернобыльской трагедии, а публикация появилась уже после того, как вспыхнула “Звезда Полынь” (“Киев”. — 1986. — № 7).
Вневременнопространственный вездесущий адский отблеск лег на все как добрые, так и злые сердца. Радиация не достигла разве что Инканы. Но ее творец оказался в центре сатанинской беспощадной зоны.
Официальный циркуль очертил тридцатикилометровый круг. Туда, к четвертому реактору, где скрестились (и перекрестились!) нынешние параллели и меридианы мгновенно уменьшившейся планеты, без колебаний бросился поэт от рождения, мечтатель, многими уважаемый прозаик, врач по профессии — Александр Тесленко.
Он стал одним из первых “ликвидаторов”, “сталкеров”. Без респиратора, спасительной резины или брони — вперед и вперед. Почему, зачем? Никогда не забудется скупой ответ: "” В аду всегда нужнее всего санитары. А я, пока стал кардиологом по-амосовски, прошел их школу”. Позднее, после прямых и опосредствованных расспросов, уточнил: “Знал, что в зоне не будет не только новейших аппаратов, но и бинтов, анальгина, чистой воды…”
Мы смотрели друг на друга через колючую проволоку: автор любимого рассказа “Разрешите родиться”, помахивая штатской кепкой (стряхивая с нее невидимые радиационные пылинки?), то ли прощался со мной, то ли запрещал сделать еще один шаг — туда, где начиналась потусторонность, властвовала неизвестность, где открылась всеукраинская бездна, воцарилась на века “черная дыра” земной цивилизации.
