Светлана Ягупова - Твой образ (Второе лицо)
- Все так необычно, - говорила она сбивчиво, прикладывая к мокрым щекам ладони. - До сих пор я считала, что операции, о которых ты рассказывал, не скоро, в будущем... С другими. И вот... Я верю, ты выдержишь все это... А мама... Господи, это же мама! Вот увидишь, все будет по-прежнему. Знаешь, - она вскинула голову, - Арахна в греческих мифах, даже став пауком, продолжает ткать свою нить.
- Благодарю за прелестное сравнение, - усмехнулся он.
- Что это я... - она в отчаянии потерла виски. Губы ее дрожали. - Я ведь вот о чем: в любых обстоятельствах человек не меняет своей сути. Не должен менять.
- Успокойся, - он сочувственно сжал ей руку.
Она жалобно улыбнулась:
- Мне еще нравится у Толстого: каждый недоволен своим состоянием, но никто не жалуется на отсутствие ума. А помнишь, когда мы сбежали из лагеря на два дня в Симеиз, ты читал мне на пляже Звягинцеву:
Но вот какое диво:
душа горит всего сильней, когда
прекрасное бывает некрасиво,
и пышности в нем не найдешь следа.
"Ну не забавно ли? - подумал он. - Вчера подбадривали философией, сегодня стихами. Удивительный народ эти женщины".
Знакомым жестом Тоша очертила пальцем его профиль со лба до подбородка:
- Я скоро привыкну... Обещаю.
Это быстрое примирение с его новым обликом вовсе не обрадовало. Он неловко отпрянул, смутился и выскочил из беседки.
- Вот, полюбуйтесь! - Петельков бросил на стол профессора ворох корреспонденции. - Больше половины из-за рубежа. Несколько писем мне, остальные вам. Умоляют, настаивают и даже требуют, чтобы поскорей опубликовали подробности операции.
- И мало кто интересуется душой оперируемого. - Косовский распечатал два письма, бегло пробежал глазами и отложил.
- Не кажется ли вам, что Некторов слишком прижился в клинике? Волнует его нелюдимость, замкнутость, нежелание видеть друзей и родных. Все это логично, ожидаемо, но есть ведь предел...
- Не торопите событий, Борис Григорьевич.
- А чем кончилось его свидание с женой?
- В тот день он почти ничего не ел, а Тоша ушла с заплаканными глазами.
- Меня он до сих пор считает своим первым врагом.
- Это не должно удручать. Есть нечто более серьезное.
- И все же неприятно, когда на тебя косятся, как на преступника.
- Кое-что мне уже нравится в нем. - Косовский достал из ящика стола пачку бумаг, порылся в них и вынул листок в клетку. - На днях дали ему просмотреть всю эту канцелярию. Говорю: "Наделал переполох, теперь помогай. Мне нужен секретарь". Попросил ответить на несколько писем. И что вы думаете? Нахулиганил, как мальчишка. Но меня это даже обрадовало Вот послушайте: "Уважаемый профессор Моррисон! Вас интересуют подробности нашумевшей операции "Некторов - Бородулин"? Спешу сообщить: операция столь проста, что скоро ее будут делать конвейерным методом. При этом желательно, чтобы мозг, предназначенный для трансплантации, имел побольше извилин, а тело, к которому его пересаживают, соответствовало современным стандартам красоты. В противном случае ваши пациенты могут проделать подобный эксперимент с вами".
- Не понимаю, что вас восхитило. Я бы, наоборот, оскорбился.
- Напрасно, он ведь немного подтрунивает и над самим собой. Это хороший признак.
Петельков хмыкнул что-то неопределенное, прихватил истории болезней и ушел.
Косовский, быть может, как никто, понимал сущность разлада Некторова с самим собой. Чувство вины перед коллегой не покидало его ни на минуту, и он спрашивал себя - была бы она такой же острой, если бы пациентом его оказался чужой человек?
Он рассматривал рентгеновские снимки, когда внимание его привлекли шум и крики в коридоре. Дверь кабинета распахнулась, на пороге выросла женщина - худая, взъерошенная, с пестрой вязаной сумкой и в желтых туфлях на такой высокой платформе, что они казались маленькими ходулями. Сердце профессора оборвалось - он узнал, кто перед ним. Неустойчиво покачиваясь на каблуках, женщина быстра вошла в кабинет За ней влетели две сестрички.
- В чем дело? - Косовский снял очки и вышел из-за стола.
- Мы не пускали!
- Она сама! Такая нахальная!
Сестрички вцепились в женщину и потянули ее к двери.
- Я - Бородулина! - взвизгнула она. Ее остроносое лицо так негодующе зарделось, что и на блондинистые волосы лег розоватый оттенок. Бородулина я! - повторила она с ноткой угрозы.
- Оставьте ее, - приказал он сестрам.
- Силой прорвалась, - виновато объяснила старшая.
- Уже была у палаты Некторова, - уточнила молоденькая, с крупными веснушками на щеках.
Косовский гневно взглянул на них и обратился к посетительнице:
- Садитесь, Мила Михайловна. Мы ведь как договорились - подождать еще недельки две. И незачем лишний раз напоминать, кто вы. Вас тут хорошо знают.
Она победно "оглянулась на удаляющихся сестер, одернула пестрое мешковатое платье из трикотина и села.
- Что случилось? - Косовский внутренне подготовился к тому, чего ждал со дня на день.
- Михаил Петрович, мне сказали... - острый носик Бородулиной покраснел, она сделала многозначительную паузу, после которой напористо, с вызовом сообщила: - Я знаю все!
- Что "все"?
- Все.
- Ну и?..
- А это смотря что вы ему там вставили. Если чего-нибудь похуже, я буду жаловаться министру здравоохранения.
- Почему "похуже"? Разве было что-нибудь не очень?
- Представьте. Только в последние два года образумился. А до этого страшно вспомнить! Ну скажите, разве не срам, работая фотографом, жить на одну зарплату да еще держать семью в долгах!
- Отчего же так получилось? Ведь он не пил.
- Да, но я женщина, мне хочется выглядеть, как все. А тут еще двое детей. Вон друг его Котиков уже и "волгу" купил, и норковую шубу жене. А этот все фотографировал какую-то гадость: стебли растений, лоскутки, крашеную воду. А потом на пещерах помешался. Как воскресенье, так его несет с аппаратом в горы. Хорошо, хоть люди подсказали, как его приструнить.
- И как же?
- Пригрозила разводом, и что малышек с собой возьму. Без меня, предположим, он прожил бы, а вот девчонок любит безумно. Вмиг за ум взялся. Стал подрабатывать на стороне, забросил свои нелепые съемки. И вообразите, даже внешне посолиднел. А то был щупленький, как мальчишка.
Последняя фраза заинтересовала Косовского.
- И что, всего за два года располнел?
- Не располнел, а посолиднел, - повторила она. - Лицо у него стало другое. Ответственное, что ли. Так мне надо знать, лучше он теперь или хуже.
Косовский с минуту молчал. Вот поди ж ты, поговори с этой особой серьезно, если до нее не доходит главное.
- Не лучше и не хуже, - сказал он, стараясь не раздражаться. - Он совсем другой. И вас теперь не узнает.
