Борис Зотов - Каяла (В сокращении)
Рыженков на эту ябеду Отнякина сделал рукой знак - мол, не приставай к человеку, потом понимающе взглянул на Андриана, и закончил фразой загадочной, ни к селу, ни к городу:
- Когда ты натянул лук и прицелился, надо стрелу пускать, Потом добавил уже совершенно другим тоном, махнув вперед рукой, где на фоне неба, на перегибе линии горизонта горбился грузный, оплывший конус большого кургана:
- Высота "девяносто шесть". Там будем держать оборону - за скатом должна быть речка. И коней напоим, и напьемся, и головы остудим.
При виде этого кургана Пересветова охватило волнение. Он подался вперед, впился взглядом в треугольный силуэт и прошептал:
Чью кровь проливал он рекою?
Какие он жег города?
И смертью погиб он какою?
И в землю опущен когда?
Безмолвен курган одинокий...
Наездник державный забыт,
И тризны в пустыне широкой
Никто уж ему не свершит!
В то время, когда головная походная застава - сабельный взвод, усиленный двумя противотанковыми ружьями и станковым пулеметом, опоясывал окопами склон кургана на боевой высоте в далекой степи, в московской профессорской квартире близ Арбата прозвенел звонок: На площадке стоял подтянутый командир Красной Армии. Был он с пистолетом и полевой сумкой на ремне, в петлицах по "шпале". То, что открыла незнакомая женщина, несколько обескуражило его.
- Это квартира профессора Пересветова? - осведомился военный, вглядываясь в, смутное пятно лица.
Женщина замялась, и военный спросил, пытаясь придать "штатские" интонации своему командному лающему голосу:
- Да мы тут по уплотнению - Вещи все целы - мы их в кабинете замкнули, чтобы дети не попортили...
- Ключи от кабинета у вас? Мне нужно оставить письмо для сына профессора. Он воюет где-то на юге.
- Сейчас; сейчас, - засуетилась женщина, гремя цепочкой, - да вы проходите.
Была открыта тугим ключом дверь кабинета и перед военным предстало тесно заставленное помещение: снесли мебель из других комнат, наспех бросили, как попало. У окна, заклеенного множеством перекрещенных матерчатых полосок, в пыльных столбах потревоженного воздуха, зеленел письменный стол с давно высохшими чернильницами. На столе лежало несколько листов хорошей довоенной глянцевой бумаги, исписанной крупным, с правильным наклоном почерком, какой вырабатывала дореволюционная гимназия.
Военный прочитал на первом листе:
"Еще раз о тайне Каялы" (наброски, тезисы и другие материалы для статьи и для сообщения на Ученом Совете). Война заставила критически пересмотреть многие выработанные ранее исторические концепции, слагавшиеся в другом состоянии общества и в другую эпоху, под влиянием других идеалов... Это относится, в первую голову, к моему раннему труду "Миф о реке Каяле".
Должен с открытым сердцем - а в такое время нельзя по-другому - признать, что студенты кружка Пасынкова не такие уж бесшабашные незнайки, как это показалось вначале. Разумеется, обвинения лично Пасынкова в конъюнктурности моего исследования я принципиально отвергаю, как отвергал и раньше..."
Прочитав это, он щелкнул пальцами.
Женщина кашлянула. Военный обернулся и сказал:
- Профессор, видно, немало успел сделать перед уходом в ополчение. А этот документ как раз касается меня и моей научной работы. Мне нужно хорошенько ознакомиться с ним.
- Да что же, конечно, читайте, раз нужно - женщина нерешительно отступила в коридор и прикрыла дверь.
- "... ибо конъюнктурность включает сознательное искажение научной истины в угоду господствующему мнению, я же недоисследовал все связи между фактами, кое-чему просто не придал значения.
Кроме того, наукой получены новые данные, в частности, археологического порядка, которые целесообразно вовлечь и в исторический обиход. Все это побудило меня переосмыслить и уточнить некоторые положения моей работы, относящиеся к местонахождению последней битвы игорева войска с половцами.
Указанные корректировки должны, в первую очередь, коснуться вопроса о достоверности основных географических и временных ориентиров этой битвы.
При этом оговорюсь: выстроить стопроцентно непротиворечивую гипотезу и сейчас еще не представляется возможным, так как слишком заметны расхождения в ряде существенных пунктов во всех трех первоисточниках (Ипатьевском и Лаврентьевском летописных списках и собственно "Слове", а если принять во внимание и вариант Татищева, основанный на еще каком-то неизвестном нам летописном своде, то противоречий будет еще больше).
Следовательно, речь идет о наименее противоречивой гипотезе, наилучшим, наиболее вероятным образом объясняющей эти противоречия, и ни о чем другом.
Итак, первый опорный пункт - море. Ранее я отождествлял море с каким-либо внутренним водоемом - озером или разлившейся в половодье рекой".
Командир, помедлив секунду, мелко, но разборчиво приписал простым карандашом на полях: "Какие такие боевые действия в двенадцатом веке в период половодья? Их и сейчас ведут до или после. Пасынков".
"Нынешнее воззрение на море опирается на иную, как мне представляется, более твердую опору. Упоминания моря как географического ориентира, возле которого следует искать Каялу, действительно, в "Слове о Полку Игореве" многочисленны. Но предстоит упорная работа по анализу этих упоминаний. Цель - отделить символы от действительных, реальных географических объектов. Трудность заключается в том, - что основным художественным методом в двенадцатом веке был символизм".
Рядом немедленно появилась приписка: "Мысль здравая, но тем и отличается "Слово", что в нем на боянов символический слой наложен слой реалистический: "на реце Каяле у Дону Великого" - разве это символы? "На Синем море у Дону"? А в летописи: "в море истопоша" - это тоже символ? Синее море - Азовское море. Пасынков".
"Что же касается Дона, то следует иметь в виду, что некоторые авторитетные ученые считали и продолжают считать возможным употребление названия "Дон" применительно к Северскому Донцу. Но тогда возникает вопрос: как отличить одну реку от другой? Как объяснить то место в "Слове", где "Игорь мыслию поля мерит от Великого Дона до малого Донца"? Автор "Слова" четко понимал, где Дон и где Донец.
Внутренний малый водоем морем или степную речку Великим Доном не назовешь. Автор "Слова" восклицает: "Половцы идут от Дона и от моря и от всех стран", а этот образ представляет море именно как весьма протяженный в географическом смысле объект. Озеро диаметром в один-два километра отождествляться со страной света, конечно, не может.
Совокупность всех этих подробностей весьма существенно подкрепляет версию с перенесением от пограничного Донца битвы к берегам Азовского моря. Конечно, требуются еще исследования, в особенности, археологические.
