Борис Зотов - Каяла (В сокращении)
Пересветов пожал плечами:
- Когда я это говорил?
- Перед атакой, во время артподготовки. Вроде что-то такое узнал важное. Из головы выскочило? Пересветов силился вспомнить:
- Артподготовка? Ах да - Игорь, Каяла. В эти края он шел, к морю, к Дону. И до Каялы и после нее собирал он полки, водил упорно сюда, в приазовскую степь. Князь слыл ведь храбрым полководцем, с малым числом удальцов не раз, как говорится, небо штурмовал.
- Ну, добро. Наблюдай. В случае чего - кричи сразу, без размышлений, навскидку. Ориентиры... Первый - перекресток дорог, второй тригонометрический пункт, третий - отдельное дерево у реки Самбек.
Рыженков ушел. Пересветов огляделся. Коршун высоко над головой делал свои упорные круги, широко разбросав трепаные ветрами крылья. Курганы зелеными горбами стояли почти на одной, слегка изогнутой линии, вдоль древнего шляха. Ориентиры - первый, второй, третий. Мостик. Речка, петлей аркана захлестнувшая горло высоты "9б". Зеленая с голубым небесным отливом трава да кое-где прошлогодние серые островки жухлого бурьяна - больше ничего не видел наблюдатель. Никаких следов столетий, что прошумели дождями, просвистели ветрами над осевшими вершинами. Здесь все как было когда-то, так и осталось. Тихо в степи, только негромко звякали внизу лопаты и поскрипывал перемешанный с галькой песок...
Но вот закурился желтенький, вихляющий штопором пыли на шляхе, загудели моторами и на земле и на небе.
- Ориентир три, левее один палец - танки! Воздух! - закричал Пересветов, ощупывая подсумки с нерасстрелянными еще патронами.
Черные зудящие мухи, вначале будто приклеенные невысоко над степью, быстро оперялись, обрастали крыльями, хвостами и крестами. От головного отделилась черная капелька, переломилась в полете книзу, стала точкой.
Звериный древний инстинкт ошпарил, как кипятком, поднял Пересветова в переброс и через секунду, не помня как, он оказался уже внизу, в окопе. Секундой спустя тяжелая фугаска впилась в самую вершину кургана, легко прошила его насквозь и там, в погребальной камере, обратилась в разжимающий газовый кулак.
Газ вывернул внутренности кургана, выбрасывая на головы бойцов землю, остатки доспехов, кости, черепа и ржавые убогие железки - то, чем люди воевали сотни, а может, и тысячи лет назад.
Останки древних воинов с их оружием усеяли траву, а в глубине, в толще образовавшейся насыпи оказался станковый пулемет вместе с расчетом.
Тем временем пылящие по шляху и хорошо видимые издали танки приближались. Сколько их, Пересветов не мог сосчитать, он видел только две первых машины, остальные закрыло белесое, с желтыми подпалинами, облако пыли.
К Пересветову взбежал Рыженков, рявкнул:
- Что сзади?! Где эскадрон?!
- Стрельба там. В лощине сзади, откуда мы пришли. А так никого не видно.
- Та-а-ак, - Рыженков сосредоточенно посмотрел на мост. - Речка хоть и хилая, по колено воробью, а бережок-то для танков крутоват. Если подойдут наши и будем наступать, а мост я уничтожу, меня со шпорами съедят, карачун сделают. А если, слышь, Пересветов, мост оставлю и немецкие танки по нему проскочат, меня объявят - знаешь кем? Вот елки-палки!
- Танки в километре, - напомнил Пересветов, - через две минуты они подойдут к мосту. Надо решать.
Рыженков оглянулся. Из лощины, в которой продолжалась стрельба, выскочил всадник на гнедом коне и широким полевым галопом направился прямо к высоте. Скорее всего, это был связной с каким-то приказом. Но и ему было скакать до кургана не меньше двух минут. Медлить уже не приходилось.
- А, черт! - оскалился Рыженков, приподнимаясь из воронки и выкатывая глаза, заорал во всю мочь. - Противник с фронта, взвод, к бою-ю! Амаяков, Шипуля, взять бутылки, поджечь мост!
Две пригнувшиеся фигуры на левом фланге, что был ближе к мосту, вынырнули из окопа и скользнули к мосту. Танки были уже в шестистах метрах, пригнувшиеся фигуры их них заметили. Сухо простучал пулемет раз и другой, а в третий раз под стук выстрелов запнулась на полушаге одна фигура, сломалась, блеснул огонек, и змейками пополз неярко горящий на солнце бензин.
- Бронебойщики, огонь! - скомандовал Рыженков. Дегтяревские ружья калибра четырнадцать с половиной миллиметров не могли, конечно, пробить на таком расстоянии лобовую броню танка, и это понимал Рыженков, но нужно было отвлечь внимание от моста. Стеганул выстрел, трава перед стволом ружья пригнулась, разбежалась волнами, а бронебойщика отшвырнуло назад.
Красная трасса зарылась в землю. Но другая уперлась в башню головного танка, и пуля, не взяв брони, ушла вверх. Сзади, бросив своего гнедого коня у коноводов внизу, забрался на курган рядовой Дубак.
- Эскадрон атакуют немцы - с фланга вывернулись и ударили гады, захрипел он, - да там половина нас после бомбежки осталась: комэск тяжело ранен, старшину вместе с кухней накрыло. За мной один увязался самолет, гонял по степи - чуть коню на уши не пикировал. Короче - приказано передать: держать высоту до последнего, иначе всему эскадрону каюк...
Когда боевая высота "96" в приазовской широкой степи, занятая 4-м сабельным взводом, подернулась дымом и опоясалась бледными точечками выстрелов, в Москве в профессорском кабинете капитан Пасынков дочитывал заметки, оставленные хозяином на письменном столе.
"О масштабе события, послужившего толчком к созданию "Слова". Конечно, поход Игоря - не эпохальное военное событие. Но для того отрезка времени, для середины 80-х годов двенадцатого столетия, оно было выдающимся и оставило глубокий след в сознании современников. Об этом говорит и то внимание, которое уделили походу летописцы, и довольно тяжелые для южных княжеств последствия поражения Игоря и, наконец, сам факт создания великой поэмы (сегодня слушал по радио "Варяга" и живо вспомнил потрясение, испытанное русским обществом при известии о гибели эскадры в Цусимском проливе и о подвиге моряков крейсера. Это был урок огромной силы).
Таким образом, нет оснований для представления похода Игоря, как грандиозной военной акции. Но и позицию унижения военной основы "Слова" отныне я не разделяю".
Пасынков отодвинул листки. Его взгляд упал на лежащий рядом с чернильным прибором запылившийся шахматный журнал, из которого высовывался уголок почтового конверта. Капитан раскрыл журнал на партии "Атакинский против Диффендарова" и увидел, что письмо без адреса. На нем стояло только "Андриану Пересветову".
К этому письму Пасынков присоединил свое, еще в поезде написанное, и сам торопливо и размашисто начал строчить:
"Глубокопочитаемый Владимир Андрианович, не обессудьте, так сложилось, что я ознакомился с тезисами Вашей статьи. Не могу передать, как я рад, что туман олимпийской недоступности, которым была окутана система взглядов на "Слово", рассеивается и начинается живой обмен мнениями, гипотезами.
