Майкл Коуни - САДОК ДЛЯ РЕПТИЛИЙ Часть II (Двухтомник англо-американской фантастики)
— Привет, Шерон, — поздоровался профессор.
Девочка мрачно повернулась, не сводя с него глаз. Затем медленно высунула язык.
— Так нельзя делать, Шерон, — сказал я. — Это невежливо.
Она и мне показала язык и бросилась бежать.
— Чего это она? — спросил я.
— В семье Бейерса меня не очень любят, — отозвался профессор.
Если бы любой другой ребенок в Уотервилле поступил подобным образом, я бы обязательно сказал пару слов его родителям. Но говорить на эту тему с Сэмом Бейерсом — лишь терять время. Он обожал свою дочку. Она была хорошенькой, и умной, и талантливой, и возможно, единственным его утешением после того, как сын оказался полнейшим тупицей. Если Шерон в чем-то и нуждалась, так это в хорошей порке, но этого от своего отца она не получит никогда.
Внезапно мы услышали звуки скрипки и остановились. Профессор потянул меня за руку, мы прошли от здания «Бейерс инкорпорейтед» мимо изысканного фасада кафе «Уотервилль» («Имеется стоянка для автомобилей. Посетите наши сады на крыше и не пропустите наши вечерние гала-представления») и встали перед витриной компании «Земные модели лимитед, Уотервилльское отделение», делая вид, что рассматриваем очаровательные платья для девушек.
— Бетховен, — сказал профессор. Его обычно спокойное, не подвластное годам лицо горело от возбуждения. — Соната до минор, опус тридцать, номер два.
— Я знаю, — ответил я. — В свое время вы заставляли меня ее играть.
Он кивнул.
— Робот заслуживает некоторого уважения. Мало кто из преподавателей настолько хорошо знаком с историей скрипичного репертуара, чтобы знать о существовании этого забытого шедевра.
— Робот хорошо играет, — заметил я.
Профессор быстро на меня взглянул.
— Ты полагаешь?
— Но играет он, как робот, — добавил я.
Было что-то мрачно механическое в этом безразличии к Техническим сложностям, в строгости ритма, в презрении к эмоциональным ценностям. Ученики робота — все до одного — будут играть, как машины, и, к сожалению, добрые жители Уотервилля и окрестностей не почувствуют разницы. А даже если и почувствуют, заботить их это не будет — тонкости музыкального вкуса и исполнения ничего для них не значат, лишь бы их чумазые отпрыски играли.
Мы перешли улицу и встали у входа в аптеку Сэйлора, где было лучше слышно. Лучи солнца доносили до нас музыку — ошеломляющее разнообразие мелодий. Робот играл отрывок за отрывком, я узнал фрагмент старого концерта Альбана Берга и несколько современных пьес Морглитца. Профессор внимательно слушал и ничего не говорил.
Ровно через полчаса музыка прекратилась. Несколько секунд спустя дверь музыкальной школы Бейерса распахнулась. Одиннадцатилетний Джеффери Гэдмен выскочил на улицу, прыгнул в стоящий скуттер и полетел в сторону парка, где играли в скуттербол.
— Странно, — сказал я. — Я не слышал, чтобы он играл.
Профессор улыбнулся.
— Ты никогда не видел этого робота? Не слышал, как он устроен? Я так и думал, робот не играет на скрипке. Он не может играть на скрипке. Он лишь помогает играть ученику.
Я уставился на него.
— Да, — сказал он. — Ты сейчас слышал, как играет юный мистер Гэдмен. Три недели назад он не мог правильно сыграть даже гаммы, даже простенькую народную мелодию. Но вот робот дает ему два, может быть, три урока — и он играет Бетховена, и Берга, и Морглитца, как зрелый музыкант. Замечательная штука — этот робот, не правда ли?
Он рассмеялся, похлопал меня по плечу и пошел по своим делам.
Я же отправился обратно в редакцию, заперся в своем кабинете и начал думать. Профессора, казалось, не очень волновала конкуренция со стороны робота, но как редактор единственной в округе газеты я хорошо знал людей. И понимал, что мы потеряем профессора.
У Сэма Бейерса было полно денег. Он мог давать бесплатные уроки сколько ему будет угодно. Но профессор ограничен в средствах и не может позволить себе просто сидеть и ждать, когда же его ученики к нему вернутся. В конце концов, ему придется отправиться туда, где он найдет возможность зарабатывать уроками на жизнь.
Профессор был нужен Уотервиллю. Он был последним нашим защитником культуры. Он приехал к нам в город двадцать лет тому назад, спасаясь от суматошной и напряженной жизни музыкантов больших городов. В то время Уотервилль мог показаться малообещающим местом для учителя музыки, но профессор был молод — едва за сорок, и энтузиазма и напористости ему было не занимать. В конце концов, он убедил всех, что искусство — это не обязательно то, что пылится в музеях или пассивно поглощается с экранов видеовизоров.
— Организму ребенка не идет на пользу, если он только сидит и смотрит, как играют в скуттербол, — говорил он. — Если вы хотите наслаждаться духовными богатствами искусства, вы должны его создавать. Нельзя просто наблюдать с трибун.
Такой разговор людям был понятен, и профессор Перкинс набрал себе большой класс учеников. Когда они добились определенных успехов, он создал оркестр и сам им дирижировал. Если для каких-нибудь концертов не хватало исполнителей, он приглашал профессиональных музыкантов из города и сам им платил. Он давал несколько сольных концертов в год и регулярно устраивал выступления своих учеников. Он нанимал лучших профессиональных аккомпаниаторов, каких только мог найти, и, естественно, платил им сам. Я знал, что у него не могло быть значительных сбережений. Все свои деньги он вложил в развитие культуры в Уотервилле.
Эти концерты и сольные выступления стали событиями. У каждого окрестного жителя находился хотя бы один родственник, принимавший в них участие, и приходили все — вход был, разумеется, бесплатный. И это еще не все. Профессор договорился с двумя молодыми художниками, чтобы они проводили летние месяцы в Уотервилле, давая за умеренную плату уроки всем желающим. Я не могу даже представить себе, во сколько ему это обошлось. Когда умер мой отец, и газета перешла ко мне, он уговорил меня организовать конкурсы рассказов, стихотворений, очерков и печатать в газете произведения победителей. Это, по крайней мере, ему ничего не стоило — я сам оплачивал призы.
Но идея была его, все та же — не смотрите с трибун, пробуйте сами. За двадцать лет, что профессор ее проповедовал, мысль эта крепко укоренилась в сознании жителей города. У нас было все — от клубов резьбы по дереву до клубов композиторов. И профессор был их организатором и ангелом-хранителем. Почти каждый ребенок, выросший в городе за последние двадцать лет, в то или иное время учился музыке, да и многие взрослые тоже. Профессор стал неотделим от города. Все любили его, особенно дети.
