Владимир Немцов - Осколок солнца. Повесть
Вадим снова лег на кровать, стараясь ни о чем не думать, и даже задремал.
— Привет болящему соседу, — послышался веселый голос за окном.
— Кто там? — спросил Вадим, вынимая градусник.
— Бледнолицый брат твой.
— Кучинский?
— А кто же? Собственной персоной. Лежи, лежи, старик. — Кучинский предупредил его движение, заметив, что Вадим хочет приподняться. — Приду сейчас. Потреплемся. Как там в Москве? — И, не дожидаясь ответа, исчез.
Откровенно говоря, Багрецова не радовала эта встреча. Он знал, что в комнате живет какой-то практикант, но фамилии его не называли. И вдруг — Жора Кучинский! Его-то Вадим знал хорошо. Жили в одном доме, квартиры — через площадку.
— Будь здоров, старик, — открывая дверь, воскликнул Жора, бросил чемодан на кровать и направился к Вадиму, раскрыв объятья. — Рад, старик, тебя видеть.
Багрецов увернулся.
— Не тронь меня, — грипп.
— Эк тебя не во-время угораздило! Слыхал, слыхал о твоих подвигах. Костюмчик-то здорово пострадал? — озабоченно спросил Жора присаживаясь.
— Как будто бы, — нехотя ответил Вадим. — В Москве отдам в чистку.
— Зачем в Москве? Ведь я только что из Ташкента. Павел Иванович просил получить кое-какое оборудование. Семь ящиков привез. Скоро опять погулять отпрошусь. Могу, старик, и костюмчик твой захватить. Да не беспокойся, мне это раз плюнуть. В химчистке знакомая девочка.
— Ей сколько лет? Пять?
Кучинский рассмеялся, показав золотой зуб.
— Шутишь, старик. Двадцать с хвостиком.
— Значит, девушка, а не девочка. И потом, какой я старик? Не люблю я… пошлого жаргона.
Язвительно хмыкнув, Кучинский обиделся:
— Куда уж нам! Не то воспитание.
Багрецов смотрел на этого самодовольного розовощекого парня, который ездил по делам в длиннополом зеленом пиджаке, в брюках сиреневого цвета, в узорчатых туфлях, сплетенных из тонких ремешков, видел весь его подчеркнуто «светский лоск», который он умело скрывал от товарищей по институту (зачем гусей дразнить? «Стиляги» сейчас не в моде), смотрел на гладкую его прическу с пышным чубом, который тщательно зализывался, едва Жора переступал порог института, и в душе Вадима поднималось еле сдерживаемое раздражение.
— Скоро опять поедешь? — спросил Вадим, силясь подавить это неприязненное чувство.
— Спрашиваешь! Через пару недель. Все отдыхают, а я что, рыжий? Тоже надо проветриться.
— Устал?
Кучинский аккуратно подтянул узенькие брюки, выставив напоказ пестрые носки.
— Нечего подкалывать, старик. Право на отдых. Не придерешься. Ты, конечно, презираешь общество, а я…
— Погоди, о каком обществе ты говоришь? — перебил его Вадим.
— Наше, институтское. Помнишь, я тебя знакомил? Ты же знаешь Мишу Вольского, Майю, Элю, Витюшу…
— Ах, вот ты о ком. Тогда продолжай.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего особенного. Просто ни ты и ни Эля, даже ни Витюша для меня не являются примером, — равнодушно ответил Вадим и перевел разговор на другую тему. — Тебе нравится Ташкент?
— Не совсем. Но я хочу досконально узнать, как там люди живут.
— Из любознательности?
Усмешка искривила пухлые губы Кучинского.
— Тебе хорошо говорить. В Москве зацепился. А я нарочно с дипломом затянул, чтобы в дураках не остаться. Ушлют к чорту на рога, ну и будь здоров.
— Не вижу разницы, где работать.
— Это для кого как, — раздраженно воскликнул Кучинский. — Тебе и, скажем, твоим друзьям вроде Бабкина все равно, где пыхтеть. Разве вы что-нибудь понимаете в жизни! А у меня другие потребности. Помню, я одну книжку прочел…
— Скажите, пожалуйста! — Вадим уже начал задираться. — Кучинский интересуется книгами! Чудеса. Это какой же том в твоей жизни? Второй или третий?
— Брось, Вадимище. Поговорим, как мужчина с мужчиной, — вкрадчиво сказал Кучинский, дотрагиваясь до его плеча. — Я для тебя, старик, многое могу устроить.
— Не нуждаюсь. — Багрецов нетерпеливо дернул плечом и еще плотнее придвинулся к стене.
— Напрасно. Так вот, я начал про книжку. — Кучинский высоко закинул ногу на ногу и приготовился к обстоятельному рассказу. — Ты, конечно, ее читал, увлекательный такой роман, про Гулливера. Автора не помню… — он выжидательно помолчал, надеясь, что Вадим подскажет фамилию, но тот решил не поддерживать разговора. — Ну, да ладно! Всех писателей не упомнишь. Память скверная. Номера телефонов даже забываю…
Кучинский присел к столу и, рассматривая в увеличительном зеркале прыщик на подбородке, продолжал.
— Не помню, старик, почему, но Гулливер оказался выброшенным на берег. Проснулся и увидел, что каждый его волосок прикручен к колышку. Веселенькое дело! Он даже головы не мог приподнять… Вот так и я, старик, привязан к своей жизни в Москве. Каждый колышек… как бы это сказать, ну… полезный родственник, знакомый, какой-нибудь приятный дом, где я часто бываю, водная станция, Дом кино, скамейка в «Эрмитаже». Ну, конечно, наша квартира, свои ребята, девочки… — говорил он, как бы выцеживая слова. — Вот и посуди, старик, могу ли я уехать из Москвы? Приподниму голову — больно, да и волосы можно оборвать, то-есть я хочу сказать — все самые необходимые связи. Понял теперь, в чем дело?
— Тут и понимать нечего — быть тебе лысым. Будут развеваться на колышках волосики Кучинского.
— Думаешь, пошлют?
— Так же, как и всех. — Вадим передернул плечами. — Даже папа не поможет.
Это верно. Еще в прошлом году, предпринимая кое-какие меры, чтоб устроиться в Институт электроники и телевидения, Жора втянул в это дело родителей, но безуспешно. Теперь будет еще труднее. В пустыне скоро начнут строить медный комбинат, о котором рассказывал Курбатов, раскинутся повсюду зеркальные поля, потребуются десятки инженеров-«фотоэнергетиков». Это редкая специальность. Хорошо, если удастся устроиться в Ташкенте в какой-нибудь «фотоэнергетический трест», а если нет? Придется работать сменным инженером солнечной электростанции. Удовольствие среднее. Нет, Жора, это не для тебя.
— Может, мне здоровье не позволяет? — пробормотал он неуверенно. — Пустыня не для всех.
— Святая наивность, «старик»!
Последнее слово Вадим сказал с подчеркнутой насмешкой.
Кучинский озадаченно посмотрел на него и склонил голову набок, будто к чему-то прислушиваясь.
— А я уже медицинские связи налаживал. Был один врач на примете.
— Скажи: за каким чортом ты посвящаешь меня в свои грязные дела? — рассердился Багрецов. — Удивительный цинизм.
— Я ведь не на собрании выступаю, — примирительно сказал Кучинский и поморщился. — Обыкновенный дружеский разговор. Может, я за советом пришел? Ты передовой комсомолец? Передовой. Обязан ты заниматься воспитательной работой среди рядовых комсомольцев вроде Кучинского? Обязан. Вот я непонимающий товарищ, серый. Разъясни ошибки, перевоспитай меня.
