Наталья Соколова - Захвати с собой улыбку на дорогу
- Куда это он так рано?
- В академию. На заседание.
Шофер, с веточкой сирени за кокардой фуражки, добродушно-глупый, услужливый, был в то утро доволен собой и погодой, весел, ему хотелось поговорить на какие-нибудь интересные темы.
- Газетку вчерашнюю читали? Женщина родила младенца с двумя головами. Куда же его теперь, в науку? Или населению будут показывать? И как считаете, он один, младенец, или их, с позволения сказать, двое? И опять насчет имени - одно давать? Или, скажем, два - через тире? И как насчет метрики...
Материал о двухголовом ребенке был напечатан на первой странице пухлого многокрасочного воскресного выпуска - крупно, жирно, с фотографиями. А где-то на восемнадцатой - последние сообщения из южных районов страны. На юге карательные отряды сжигали целые деревни. Всех подряд: женщин, детей, стариков. Распарывали активистам животы, засыпали туда горстями землю - ты хотел чужой земли, так на, получай, жри...
Избрание нового академика всегда происходило в Актовом зале - так было заведено с первого дня существования академии Наук и Искусств.
Здесь, в академии, царила Госпожа Традиция. Здесь были все те же неизменные стулья с тонкими гнутыми золочеными ножками, и обивка на них всегда была истершаяся, полинялая - ее старались менять возможно реже. Здесь были темные гобелены с неразборчивыми пасторальными сюжетами, темные, почти черные портреты в рост основателей академии - "первых шестнадцати", темные, пятнистые, как будто шелушащиеся после тяжелой болезни старинные зеркала, в которые нельзя было смотреться, канделябры со свечами, которых не зажигали уже сто лет, но подле которых неизменно, незыблемо лежали щипцы для снятия нагара.
Академики медленно, неохотно съезжались на торжественное собрание. Согласно традиции на этот раз они были не в парадных академических сюртуках, а в том виде, в каком посещали ассамблеи академии ее основатели, "шестнадцать великих" - длинный, темный, низко свисающий на плечи парик с крупными буклями тщательно завитых кудрей, латы, черные, вороненой стали, отливающие синевой, и кружевное жабо у шеи.
Лица, почти у всех собравшихся будничные, озабоченноделовые, странно контрастировали с кружевом и сталью, с условными кинжалами в ножнах и выложенными в строгом беспорядке театральными букаями. Некоторые были положительно смешны - особенно толстые старые люди, в которых не было ничего героического, романтического.
В таком виде, как тени прошлого, как пржвидения из старого добропорядочного романа, ходили по огромному фойе лучшие ученые страны, тихо переговариваясь, немного стесняясь звона своих лат. Внизу одна за другой, фырча, отъезжали ультрасовременные автомашины последних марок.
Человек чуть не опоздал - он искал этот чертов парик, а его, оказывается, Ученик отнес к своей матери, потому что в локонах завелась моль. Насилу нашлись перчатки и жезл, который каждый из них обязан был держать в руках.
На широком разливе входной лестницы его догнал астроном, спросил:
- Значит, будем выбирать его академиком? - и беспомощно развел руками. Астроном был стар, очень стар, почти как звезды, которые он любил, его опушенная белым редким облачком волос голова тряслась на тонкой худой шее. - Что ж... Политика - это всегда грязь, от Цезаря и до наших дней. Так было, так будет. Скажу свое "да", сплюну, если во рту будет слишком горько, и вернусь обратно к звездам. - И стал с увлечением рассказывать о неприличных повадках одной маленькой звездочки из созвездия Волосы Вероники, о ее капризах, об отклонениях от положенного. Он говорил добро, мудро и снисходительно, как говорит о простительных заблуждениях молоденькой балеринки много повидавший на своем веку директор труппы.
Человек вошел в фойе и стал к стенке, хмурясь, дергая плечом. Его раздражала эта нелепая палка в руке, раздражали длинные крылья парика, мотающиеся, как уши у собаки. Он не любил бессмысленного, бесполезного.
Рядом остановился Философ, великолепный, презрительный, с ироническим прищуром глаз. Он смолоду играл в либерализм, даже написал левую книгу "Его величество народ"; теперь называл себя независимым и выпустил книгу: "А я ни с кем".
- Какие у него уже есть звания? Глава Государства. Командующий всеми сухопутными и морскими силами Республики. Отец церкви. Будет еще и членом академии.
- Да? - как-то уж очень нейтрально переспросил Человек.
- Мы-то с вами, конечно, знаем всему этому цену. Маскарад величия, горностай и пурпур. - Он высокомерно скривил губы. - Помню, когда я путешествовал по Египту, меня насмешила одна мастаба: гробница вельможи этот вельможа умер от счастья, потому что фараон удостоил поставить ему ногу на голову. А имя этого фараона нигде больше не сохранилось, это единственное упоминание. Ученые даже не знают, как его правильно произнести. Забавно, да?
Человек упорно молчал. Он имел основания не доверять Философу.
- Но сильная фигура, этого у него не отнимешь. А сила всегда притягивает, покоряет. Что ни говори, с сильного другой спрос, ему многое прощаешь.
Последние аресты в университете среди студентов и преподавателей молва связывала с именем Философа.
Мимо прошел Физик, наклонив красивую львиную голову, не поднимая глаз. Ему было стыдно.
Он как-то давно еще, сразу после прошлогоднего июльского уличного разгрома, говорил Человеку: "Кажется, если бы не мальчики, не выдержал бы этой мерзости, встал и..." У Физика были четыре сына, погодки, очень умные, талантливые, блестящие, многообещающие. Они много значили в его жизни.
На мраморных столах были разложены труды того, кого предстояло сегодня выбирать - оттиски его богословских статей, изящно переплетенные в черный сафьян. Сунув жезл под мышку, Человек взял одну такую тоненькую книжицу, больше похожую на тетрадку, раскрыл ее. "Наука не зачеркивает библию, как это думают некоторые. Просто теперь, когда человечество стало старше, оно должно читать библейские тексты по-иному, понимать их не так буквально и наивно, как люди времен крестовых походов, но истолковывать аллегорически, иносказательно. Если в Библии сказано, что бог сотворил вселенную в шесть дней, то, собственно говоря, что нам мешает эти дни понимать, как шесть исторических эпох, каждая из которых могла длиться миллиарды лет? Легенда о сотворении Адама и Евы также требует символического переосмысления. До Адама и Евы на земле, возможно, существовали не одушевленные богом человекообезьяны, и сотворение богом первых людей заключалось только в том, что он вызвал в одной паре человекообезьян мутацию, мгновенную перестройку, в результате которой они были одухотворены, очеловечены и превратились в Адама и Еву".
