Алексей Корепанов - Перед выбором
...Это пришло позже. Намного позже, когда Ральф пытался вспомнить, почему так быстро, на миг вспыхнувшей звездой, пролетели тот день и та ночь. Почему время, споткнувшись, остановилось у двери его квартиры и вновь потекло по своему руслу лишь утром, разбуженное пронзительной трелью фонобраслета со столика у стены.
Сигнал звучал зовом из другого мира. Еще не совсем проснувшись, Ральф вдруг отчетливо осознал, что это третий сигнал за все такие короткие часы их встреч. Первые два разлучали его с Айрин. А этот? Что несет этот?
Он открыл глаза и ему показалось, что он не видел своей комнаты уже много лет. Отсутствовал долгие годы и вот вернулся, а здесь все по-старому, и бледный свет хмурого осеннего утра нехотя вползает в ее тихий полумрак. Сигнал резким диссонансом вторгся в уютный мир для двоих, он звал куда-то, гремел на всю вселенную - и разом оборвался, оставив после себя звенящее под потолком эхо. Ральф напрягся. В подсознании родилась слабая надежда на то, что сигнал не повторится, и никак не понять, хорошо это или плохо.
Сигнал повторился.
Фобр в его руке - хрупкое живое существо - тихо говорил что-то.
Сердце стучало так гулко, что заглушало слова, оно грохотало как стартующая ракета и Ральф испугался, что Айрин проснется. Слова, наконец, дошли до его сознания. Рука задрожала так сильно, что фобр выскользнул из пальцев и упал на пол.
...Пасмурное утро прочно обосновалось в городе. Фонобраслет давно
уже молчал, а слова, исторгнутые из глубины его светлой чашечки, вязкой массой заполнили комнату, обволокли Ральфа, и на душе было и тяжело и легко одновременно.
"Я стал птицей, - подумал Ральф. - Я стал птицей, но что-то мешает мне взлететь. Мои крылья покрыты льдом. Если лед не растает, мои крылья ослабнут и я утрачу способность летать. Лед станет частью моего существа, я привыкну к нему и забуду, что значит стремиться в полет. Я никогда больше не захочу летать. Я буду ходить по земле, а плохо это или хорошо, я не знаю. Кто скажет, что лучше? "А что из этого лучше, никому неведомо, кроме бога..." Хоть сказано Сократом и не по такому поводу, но в общем-то подходит. Никому, кроме бога - значит, просто никому...
Ральф долго стоял посреди комнаты, глядя на Айрин, и по лицу его нельзя было догадаться, о чем он думает. Айрин шевельнулась во сне, и это легкое движение вывело его из оцепенения. Он подошел к столу, взял диктофон и, поднеся его вплотную к губам, зашептал еле слышные слова. Слово за словом, словно капля за каплей в бездонный колодец. Разве можно заполнить словами безграничные просторы долгих-долгих лет?
Он склонился над спокойным лицом Айрин, поцеловал ее разметавшиеся волосы. Положил диктофон возле ее руки и, не сводя с нее глаз, попятился к двери. Наткнулся на стол, повернулся и быстро вышел из комнаты.
"Фонобраслет! - крикнул вдогонку какой-то другой Ральф, отделившийся
от него. - Ты забыл У НАС свой фобр! "
"Тем лучше, тем лучше, тем лучше", - быстро стучало сердце бежавшего
по коридору Ральфа. Тот, другой Ральф, замолчал.
*
В тот день он выбрал себе в союзники скорость. Отчетливо ощутимую скорость мобиля - серое полотно с размаху бросается под обтекаемый корпус, выныривает сзади и быстро убегает к горизонту, деревья вдоль дороги сливаются в сплошную полосу; неощутимую огромную скорость космического корабля - сколько ни смотри в иллюминатор, звезды не меняют своего положения на черном бархате пространства, не становятся ближе; лишь иногда проплывают в поле зрения орбитальные станции - творения рук человека, собранные в пустоте или построенные внутри астероидов, превращенных в постоянные спутники Земли.
Он успел к старту утреннего челнока "Земля-Луна". Корабль с воем рассек воздух и вынырнул в космос, и Ральфу постоянно слышался легкий шум волн - это совсем рядом плескал в обшивку звездный океан. Ерунда, конечно, просто шумело в ушах... Он поставил перед собой цель: не думать ни о чем и старался изо всех сил.
Потом Луна, малолюдные прохладные залы космопорта, длинные туннели под поверхностью, ведущие до самого Лунного - гигантского мыльного пузыря, накрывшего кратер и застроенного ничуть не хуже какого-нибудь земного городка. Маленькая комната с забытой на столе кем-то, кто был здесь до Ральфа, небольшой, можно закрыть ладонью, пластинкой - изображением заснеженной равнины, залитой неярким светом зимнего солнца. В искрящейся белизне отчетливо выделялись бледные тени скрытых под снегом бугорков. Равнина уходила вдаль, к горизонту, медленно вплывала в низкую тускло-белую облачность и линия, отделяющая землю от неба, терялась в мягких переливах белого цвета.
Его почему-то тронула эта спокойная белая равнина. Может быть, потому что за стеной была узкая лунная улочка - два ряда движущихся в разные стороны разноцветных дорожек, а вверху, за невидимым куполом, черная длинная ночь, никогда не знавшая земного снега.
На Луне, с ее несколькими миллионами человек, затеряться труднее, чем
на Земле с ее миллиардами, но все же он, вопреки логике, оказался именно здесь, за тысячи километров от Земли, от Айрин. Вероятно, им двигало нечто смутное, еще не совсем забытое человеком: чем дальше уйдешь, тем легче затеряться, тем труднее тебя найти. Впрочем, он не задумывался над этим.
Он действовал как автомат, начиная с того момента, когда за ним захлопнулась дверь и за дверью осталась Айрин. Он не помнил, как добрался до Луны, не помнил лиц людей, с которыми встречался на длинном пути к комнате в лунном городе.
Он провел в этой гостиничной комнате двадцать четыре часа. Целые земные сутки. Сидел, отгородившись от всего человечества, и созерцал покрытую снегом земную равнину, оставленную кем-то в городе на Луне. Срок его истекал.
*
Над городом, залитым льющимся из-под купола светом, чернело небо. Изредка ровный свет то тут, то там взрывался ослепительными вспышками, словно сказочный великан чиркал по куполу гигантскими спичками. Это, сталкиваясь с куполом, умирали метеориты, не в силах пробить надежный щит, покрывающий город.
"Наверное, в любом человеке есть что-то от поэта. - Ральф стоял у прозрачной стены и глядел вверх. - Каждый человек немного поэт. Иначе и быть не должно. Только одни развивают в себе обостренное, своеобразное восприятие действительности, оттачивают его, а другие так и остаются просто поэтами в душе. "Сказочный великан, чиркающий спичками"... Разве киб, бесстрастно выпучив свой телеглаз на то же самое небо, додумается до такого? Жаль, что здесь нет Рени и она этого не видит..."
Острая боль вонзилась в него тысячами стальных крючков.
- Спокойно, Ральф Юханссон, - сказал он негромко. - Ты сделал свой выбор.
