Николай Гуданец - Несказочные сказки
— Может быть.
Зоя, сощурясь, смотрела на солнце.
— Наверное, я ожесточился, — сказал Виктор.
— Ты говорил, надо очень сильно сосредоточиться? — вдруг спросила Зоя.
— Да. Предельно.
— Протяни руку.
Оба замерли в предчувствии того, что должно было произойти. Не могло не произойти.
Словно невидимая птица порхнула между ними. Мгновение вздохнуло, напряглось и разрешилось большим — спелым яблоком. Виктор стиснул его пальцами,
— Вот, — сказала Зоя.
НА БЕРЕГУ СТИКСА
Вода в канале была черной и спокойной. На ее поверхности лежали лопнувшие воздушные шары, словно разноцветная ветошь. Утром праздничная толпа бросала шары в канал с горбатого бетонного мостика. Они медленно падали навстречу своему отражению и встречались с ним, качнувшись; по воде шли круги; потом шары плыли, прилипшие к своим двойникам, как яркие восьмерки, подгоняемые ветром.
По крутому берегу сновали мальчишки. Они азартно целились из рогаток; шары лопались с глухим авуком, и на воде оставались сморщенные клочки резины.
Теперь парк затих.
Симаков брел по дорожке, ссутулившись, сунув руки в карманы распахнутого плаща. Начинало темнеть; казалось, воздух уплотняется, сливаясь понемногу с холодным зеркалом канала. Резко запахло вечером.
Симаков прошел по мосту, свернул налево и подошел к скамейке на берегу. Под ней валялись пустая бутылка и скомканный бумажный кулек; изрезанное ножами сиденье было усеяно крупными дождевыми каплями.
Симаков смахнул воду ладонью и уселся, откинувшись, вытянув скрещенные ноги. Он прикрыл глаза и глубоко, вздохнул, словно бы очищаясь от суматошного дневного воздуха. Немного посидел, расслабившись, потом достал папиросу, размял ее и закурил, с удовольствием затягиваясь крепким дымом.
Вокруг не было ни души.
Он сидел, курил, уткнувшись в тепло щекочущий шарф подбородком, пристально глядя на воду, Пространство расплывалось, растягивалось, сглаживались очертания; таяли контуры деревьев, и тот берег отодвигался, подергивался дымкой, пока не стал узкой полосой на горизонте. Ничего не осталось, кроме неба, родных берегов и канала. Симаков встал, подошел к кромке воды. Вдали, среди нескончаемой пустоты, виднелось темное пятнышко. Оно постепенно увеличивалось; вскоре стали заметны неспешные взмахи весел.
Симаков поежился. Он бросил коротко зашипевшую папиросу в воду и сунул руки в карманы. Прислушался.
Мало-помалу он различил слабый плеск и поскрипывание уключин — лодка все приближалась, раздвигая гладкую воду, скользя в сумерках к берегу.
Горбясь и вглядываясь в полутьму, он ждал. Наконец стал виден гребец, ритмично работающий длинными веслами; лодка словно бы пошла все быстрее и быстрее.
Симаков отступил на шаг, и нос лодки врезался в хрустнувший песок прямо у его ботинок.
Перевозчик в потертом ватнике обернулся через плечо и секунду внимательно изучал Симакова.
— Все ясно, — сказал перевозчик.
Оба чуть помолчали.
— Поехали? — спокойно спросил Симаков.
— Погоди, — сказал перевозчик. Он бросил весла и пересел в лодке лицом к Симакову.
— Закурить есть?
— У меня «Беломор».
— Давай.
Перевозчик поймал пачку на лету, достал спички, закурил. Он сидел в дощаной плоскодонке с облупившейся кое-где зеленой краской и смотрел на Симакова бесцветными немигающими глазами.
— Нормальный табачок, — сказал он, глубоко затянувшись. Симаков не ответил. Потом пробормотал: — Я представлял все это иначе..
Перевозчик понимающие кивнул.
— Бывает.
Помолчали. С уключин мерно и беззвучно капала вода. Перевозчик попыхивал папироской, глядя на Симакова в упор.
— Что ж это ты, а? — спросил перевозчик.
Симаков помедлил.
— Сам не знаю, — сказал он.
Дымок папиросы вился среди отчаянной пустоты.
Симаков посмотрел на горизонт, на далекую мутную полоску.
— А что там, на том берегу? — спросил он.
— То же самое, что на твоем.
— Так зачем же тогда плыть?
— Трудно сказать, — ответил перевозчик. — Наверно, надо ж когда-нибудь менять берега.
— Даже если они одинаковые?
— Даже если так.
Симаков вздохнул. Он вытащил бумажник и, развернувшись, запустил им в воду. Раздался плеск, сразу и бесследно заглохший. Потом Симаков отстегнул часы, подбросил их на ладони, швырнул вслед за бумажником. Маленькие волны разошлись по воде, покачались вдоль лодки и набежали на песок.
Снова все стихло.
Перевозчик выплюнул папиросу за борт.
— Поехали? — спросил он.
— Погоди, — Ясно, — сказал перевозчик и ухмыльнулся, блеснув фиксой. Он зачерпнул воды и полил на уключины, чтоб не скрипели.
Наступило молчание., Симаков оглянулся, хотя знал, что позади него все та же пустота.
— Ты там-все объяснил? — спросил перевозчик.
— Да разве такое объяснишь.
— Действительно.
И снова тишина. Она сливалась воедино с этим томительным пространством, так странно терпевшим в себе двоих людей и лодку. Каждое движение или слово тотчас повисало, словно конец зыбкой доски над пропастью, и остановиться было, как сделать шаг по этой доске.
— Холодно здесь, — сказал Симаков.
— Да.
Симаков застегнул плащ, неторопливо и аккуратно заправляя пуговицы в петли. Поправил шарф.
— Закури, — сказал перевозчик, бросая пачку.
Симаков достал папиросу, повертел и вдруг скомкал в кулаке. Бросил ее на песок и отряхнул табачные крошки с ладони,
— Нервы, — виновато сказал он, засовывая пачку в карман.
— Многие так вот приходят, — сказал перевозчик, — особенно молодые.
— Правда? — тихо спросил Симаков.
— Приходят… А я же не тороплю. Постоят, подумают — и обратно…
Симаков кивнул.
— Я это понимаю, — сказал перевозчик, — Да.
Перевозчик замолк. Равнодушно поболтал веслом в воде, глядя, как расходятся черные круги.
— Ты уж извини, — сказал Симаков.
— Ничего. Повезу другого.
— Понимаешь, я хочу увидеть, что будет завтра.
Завтра все может быть иначе. Понимаешь?
Перевозчик посмотрел Симакову в глаза,
— А послезавтра? — просто спросил он.
— Это еще далеко.
И опять оба замолчали.
Симакову что-то мешало так сразу уйти. Перевозчик разглядывал свою ладонь, поддевая ногтем шелушащиеся мозоли.
— Устал я, — сказал он. — Руки не слушаются.
— Слушай, — сказал Симаков. — А почему ты не поставишь на свою посудину мотор? — Он осекся, поняв, что сказал глупость.
