Джеймс Стивенс - Кувшин золота
Глава XI
- Она не заслуживает того, чтобы ее спасли, - сказал Философ, - но я спасу ее. Именно, - подумал он через некоторое время, - она не хочет, чтобы ее спасали, и поэтому я спасу ее.
Философ шел по дороге, а красивое тело стояло у него перед глазами, простое и прекрасное, как древняя статуя. Философ сердито помотал головой, но видение не исчезало. Он попытался сосредоточить свой ум на глубокой философической максиме, но будоражащий образ Кэйтилин вторгся между ним и его мыслью, развеивая последнюю так, что, сформулировав свой афоризм, Философ спустя мгновение уже не смог вспомнить, о чем тот был. Такое состояние ума было столь необычно для Философа, что он поразился.
- Так, значит, ум настолько нестоек, - сказал он, - что какое-то тело, одушевленная геометрическая фигура, может напрочь сбить его с толку?
Эта мысль ужаснула его: он увидел, что цивилизация возводит свои храмы на вулкане...
- Пф-ф-ф, - сказал он, - и нет ее! Подо всем лежит хаос и багровая анархия, надо всем - всепоглощающее и непрестанное желание. Наши глаза указывают нам, о чем думать, а наша мудрость - не более, чем каталог чувственных позывов.
Философ остался бы в состоянии глубокой удрученности, если бы от этого потрясения в нем не закипела вдруг такая удивительная радость, какой он не помнил с детства. Годы свалились с плеч. С каждым шагом он сбрасывал по фунту серьезности и солидности. Даже кожа его стала мягкой, нежной, и он обнаружил вдруг, что ему нравится шагать такими широкими шагами, о каких прежде и не думалось. В сущности, мысль была тем единственным, что казалось ему неуместным, и дело было ничуть не в том, что он не мог думать ни о чем, а в том, что ему не хотелось. Вся важность, вся властность его ума словно бы растаяли, и деятельность, ранее исполнявшаяся этим органом, теперь была перенесена на его глаза. Изумленный, он увидел солнечный свет, омывающий горы и долы. Птица на плетне остановила его - клюв; голова; глаза; лапы; и крылья, разворачивавшиеся под углом к ветру. Впервые в своей жизни Философ по-настоящему увидел птицу; и через мгновение после того, как она улетела, он смог воспроизвести ее резкий, скрипучий крик. С каждым шагом по извивавшейся дороге окружавший его пейзаж менялся Философ смотрел и отмечал это почти в экстазе. Островерхая гора наступала на дорогу; затем дорога терялась на лугу по склону, скатывалась в долину, а затем легко и спокойно поднималась в гору опять. На одной стороне дороги деревья в небольшой купе раскланивались друг с другом самым дружеским образом. Напротив них одинокое дерево, разросшееся и ровное, довольствовалось собственным обществом. Куст разостлался по земле, словно готовый в следующий миг по волшебному слову вскочить и с гиканьем и хохотом погнаться за кроликами по лужайке. Повсюду широкими потоками разливался солнечный свет и били глубокие ключи теней; и одни не казались прекраснее других. Этот солнечный свет! О слава его, доброта и сила, как вольно и величественно светил он, без границ, без труда; Философ видел безмерную щедрость его и славил его так, словно сам был частицей этого величия. А разве не был? Разве солнечный свет не струился с его головы и кончиков пальцев? Истинно, благодать, что была в нем, стремилась вырваться, рвалась в работу за пределы вселенной. Мысль - о ничтожная! но движение, чувство! они существовали вправду. Ощущать, действовать, шагать вперед в восторге, распевая пеан торжествующей жизни!
Спустя некоторое время Философ проголодался и, сунув руку в суму, отломил кусок от одной из ковриг и огляделся вокруг в поисках места, где можно было бы спокойно съесть его. Возле дороги он нашел родник попросту маленькую, обложенную камнями ямку, полную воды. Над ней возвышался большой камень, а вокруг, почти полностью скрывая ее от взоров, росли густые кусты. Философ и не заметил бы родника, если бы не тоненький ручеек, шириной в две ладони, ковылявший от него через поле. У этого родника Философ присел и зачерпнул воду ладонями - вода оказалась приятной на вкус.
Он уже почти доел ковригу, когда слуха его достигли далекие шаги, и вскоре на тропе появилась женщина с кувшином в руке. То была крупная, симпатичная женщина, и шла она, как человек, у которого нет ни неприятностей, ни дурных предчувствий.
Увидев Философа, сидящего у родника, она на мгновение приостановилась, а затем пошла к нему с добродушной улыбкой.
- Доброе утро вам, сэр. - сказала она.
- И вам доброе утро, мэм, - отвечал Философ. - Садитесь рядом со мною и отведайте моей ковриги.
- В самом деле, почему бы и нет, - сказала женщина и присела рядом с ним.
Философ отломил от ковриги большой кусок, передал его женщине, и та попробовала его.
- Вкусно, - сказала она. - Кто его испек?
- Моя жена, - ответил он.
- Вот как! - сказала женщина, оглядев Философа. - А знаете, вы совсем не похожи на женатого человека.
- Разве? - удивился Философ.
- Ни капельки. Женатый мужчина выглядит улаженно и устроенно: он выглядит законченным, если вы меня понимаете; а холостой выглядит неустроенным и смешным, и его вечно тянет бродить и высматривать что-то. Женатого от холостого я отличу завсегда.
- Как это? - спросил Философ.
- Очень просто, - ответила она, кивнув. - Все дело в том, как они смотрят на женщину. Женатый смотрит на тебя спокойно, как будто все про тебя знает. Для него в женщине нет вовсе ничего непонятного; а холостой смотрит на тебя очень пристально, и отводит глаза, а потом смотрит снова, так что ты знаешь, что он думает о тебе и не знает, что это ты там думаешь о нем; поэтому они всегда такие загадочные, и поэтому они нравятся женщинам.
- Как, - переспросил Философ, пораженный, - неужели холостые больше нравятся женщинам, чем женатые?
- Ну конечно, больше! - горячо ответила она. - Женщина и смотреть не станет на ту сторону дороги, где стоит женатый мужчина, если на другой стороне будет стоять холостой.
- Это очень интересно. - сказал Философ серьезно.
- А занятно то, - продолжила женщина, - что еще на дороге, как только я увидела вас, я сказала себе: "это холостяк". А как давно вы женаты?
- Не знаю, - сказал Философ. - Может быть, лет десять.
- И сколько у вас детей, мистер?
- Двое, - ответил Философ, и поправился. - Нет, у меня только один.
- Другой умер?
- У меня и был только один.
- Десять лет женаты, и всего один ребенок. - повторила женщина. Ну, дорогой мой, да вы не женатый мужчина. Чем же вы занимались-то? Не стану и рассказывать вам про всех моих детей, живых и мертвых. Но вот что я вам скажу: женаты вы или нет, вы все равно холостяк. Я это поняла, как только вас увидела. А что она за женщина?
- Довольно тощая женщина, - сказал Философ, откусив еще кусок от ковриги.
![Жюль Верн - Мэтр Захариус [Старый часовщик]](/uploads/posts/books/67376/67376.jpg)
