Юлий Буркин - Рок-н-ролл мёртв
Толпа напирала. Бросив бесполезный теперь рукав, я выдернул из кармана кожаной куртки трофейный севостьяновский пистолет, о котором совсем забыл, взвел и, подняв вверх, несколько раз нажал на курок. Все получилось, как на недавнем представлении "Дребезгов": я попал в прожектор, и после оглушительного грохота выстрелов послышался звон сыпящегося стекла. Толпа слегка подалась назад и притихла. Этой короткой паузы нам хватило, чтобы обогнув тлеющую груду обломков, сбежать с подмостков с обратной стороны.
Миновав фургончики с реквизитом, милицейские машины и филармонические автобусы, через служебные ворота стадиона мы выбрались на шоссе. Тачку поймали быстро и, сев в нее, некоторое время подавленно молчали. Все вышло в точности, как предсказывал Смур. Но он, конечно, и сам был этому не рад:
- Да. Не вышло из нас спасителей человечества, - первым нарушил он молчание.
- Почему они все-таки не поверили нам? - искренне недоумевал Клен.
- А просто потому, что они - гады, свиньи, быдло паршивое, - спокойно объяснил ему Джим.
- Ну-ну, сам-то ты кто? - урезонил его Эдик. - Кто ты такой, чтобы тебе верили? Чтобы нам верили, нам нужно начать жизнь заново и прожить ее совсем не так. К тому же, мы чуть не на каждом концерте бунтуем против чего-нибудь, а после - расходимся по домам...
- А по-моему, - вставил свое слово тупой Клен, - просто времени было мало на репетицию, вот и вышла халява...
- Да ты хоть год готовься, то же самое было бы, - возразил Смур. - Не те времена. Это лет десять-пятнадцать назад ходили на концерты, чтобы набраться новых идей - запрещенных, "подпольных". Вот тогда нам верили. А теперь все, что можно сказать - сказано. Люди ходят развлечься. И платят за это. А ты знаешь ведь, какая жизнь сейчас. И мы от них же еще чего-то требовать начали...
- Давай, давай, накручивай, - возмутился Джим, - по-твоему, выходит, это мы - свиньи, а не они.
- Что они - свиньи, в этом я не сомневаюсь, - усмехнувшись, заверил его Смур, - вопрос только, кто в этом виноват? Не мы ли, в числе прочих?
Но доспорить они не успели: тачка поравнялась с моим домом.
- ...Ты считаешь, мы сделали все, что могли? - спросил я Эдика, когда мы расположились в креслах и закурили.
- Что касается благородных порывов, думаю, все. А вот, что касается твоей личной безопасности... Зря ты дядю Севу еще там не придушил.
- Ты бы сделал это на моем месте?
- Вряд ли.
- Вот то-то же.
- И что будет дальше? - просто спросил Клен.
Я глянул на часы:
- До начала трудовой недели осталось четыре часа. Сотрудники придут в лабораторию и найдут там Севостьянова. Не знаю уж, как он будет выкручиваться, но, я уверен, выкрутится. И вскоре снова начнет охотиться на меня. Не сам, скорее всего, а внедряясь в каких-нибудь обколовшихся торчков. А может и управляя очередным трупом.
Джима передернуло от омерзения. Он зябко потер руки и спросил:
- Слушай, а этот Гриднев, как он тебе показался?
- Умный, по-моему, мужик. Только ограниченный.
- А может быть стоит к нему дернуться?
- На предмет?..
Но Джим не успел ответить, потому что вдруг взорвался мой сумасшедший телефон. В четыре утра. Я выругался, подошел к столику и снял трубку:
- Да?
- Это Николай Крот?
- Да, он самый.
- Наконец-то! Я ищу вас уже несколько часов.
- Кто это - я?
- Я - Гриднев, следователь, вы помните меня?
Я закрыл ладонью микрофон трубки и шепнул ребятам: "Гриднев. Долго будет жить", а потом ответил ему:
- Естественно, помню.
- Так. Я вас очень прошу, никуда не исчезайте. Сидите дома. Я буду у вас минут через сорок.
- Хорошо, - ответил я.
...Он появился в моей квартире даже раньше, чем обещал. И, как бог с машины, развеял все наши затруднения. Вот что он нам рассказал. Связанного дядю Севу еще в полдень обнаружил вахтер. Но даже не стал развязывать, а сразу позвонил в милицию. Прибывшие на место происшествия сотрудники патрульно-постовой службы были лично знакомы с двумя погибшими позапрошлой ночью милиционерами (район-то тот же). И они были в курсе, что убиты их коллеги музыкантом Романом Хмеликом (разве такое можно утаить?). Знали они и то, что подобными делами занимается прокуратура. Потому-то, обнаружив при беглом осмотре подозрительной лаборатории папочку с надписью "Роман Хмелик" на обложке и с несколькими страничками испещренными цифрами (это были параметры его нервной системы для настройки транслятора), они на всякий случай брякнули дежурному прокуратуры. А тот позвонил Гридневу.
Опыт и интуиция подсказали последнему, что в руки ему нежданно-негаданно попал кончик ниточки, потянув за который, можно распутать весь клубок. Он примчался в лабораторию и, после короткого разговора с ее заведующим (прибывшим туда в связи с ЧП) о предназначении и возможностях биотранслятора, после разговоров с вахтером и самим Севостьяновым, окончательно утвердился в мнении, что напал на след. Дальше - дело техники. Уже через каких-то полтора часа в его кабинете сидел перепуганный Тоша Пташкин и кололся вдоль и поперек.
Так что, пока мы геройствовали на стадионе, Тоша и дядя Сева уже находились под стражей, а Гриднев разыскивал меня. Разыскивал вот зачем. Все связанное с этим делом в экстренном порядке объявлено государственной тайной, и ему поручено взять с меня (а теперь и с остальных) подписку о неразглашении оной.
Нас слегка ломало. Но когда Гриднев сказал нам, что дяде Севе обеспечена вышка, и Тоша тоже схлопотал немалый срок, мы, крови жаждущие, на радостях ознакомились с содержанием предложенной нам бумаги и поставили свои автографы.
Гриднев отбыл, а мы завалились спать. И проспали до середины дня. А вечером - напились как сапожники: за упокой души Романа и за здоровье товарища следователя.
...Часов в десять в дверь мне позвонили. Открываю я будучи в невразумительном состоянии, на пороге - Томка-пацанка.
- Привет, - говорю, - заходи, заходи. А мы тут, понимаешь...
- Вижу, - отвечает она. - Веселитесь. Нормально. Ладно, извини, я пошла.
- Да ты подожди, - останавливаю я ее, - зачем приходила-то, тебе ведь что-то надо было?
- "Ничего мне не надо, - отвечает она, - пусти. - А потом говорит: Знаешь, кем я буду после школы?
- Ну так, - отвечаю, - конечно. Актрисой. Ты ж ведь в театральный поступаешь...
- Нет, не поступаю, - говорит она. - Не буду я артисткой.
- А кем? - спрашиваю я, хотя мне, честно сказать, совершенно это до лампочки.
- Бухгалтером! - отрезала она. Так, будто не слово произнесла, а снаряд выпустила. И, хлопнув дверью, застучала по лесенке.
Так я и не въехал, зачем она мне это сказала.
ЭПИЛОГ
"Кто-то шепчет: "Люблю тебя",
Кто-то строчит донос,
Кто-то идет под венец,
