Александр Карпенко - Гребцы галеры
Будут лишь воспоминанья
О тебе. Тебя не будет.
Это срок, что зря потерян.
Мне останется на память
С запахом твоим одежда,
Положу ее поближе,
Чтобы каждый день касаться.
Мне останется надежда:
Пусть не скоро, но вернешься,
Мы сумеем повстречаться,
Я тебя еще увижу.
Твой голос дрогнул:
- Спасибо, Шура. Господи, до чего хорошо...
Целый день я дергался поминутно на каждый взбрех моих собак. Меня не покидало чувство, что вот сейчас за калиткой окажешься ты. Открою - услышу: "Я осталась..."
Что бы я с этим делал? Мы же не свободные люди, ежишка...
Прибыв утром в чужой город, немедленно бросился к ближайшему таксофону звонить тебе - а вдруг действительно осталась? Конечно же нет. Со странной смесью разочарования и облегчения сломал пополам исчерпанную карточку и пошел заниматься делами.
Мы шутя называли этот месяц "генеральной репетицией", имея в виду предстоящую разлуку. Уже совсем недолго оставалось пробыть нам вместе после твоего возвращения из поездки. Кто мог знать, как оно на самом деле обернется?
Надолго - не навсегда. Человек жив надеждой. Отбери надежду - что у него останется? Что теперь осталось у меня?
Чуть не вскрикнул от мягкого прикосновения к голой коже руки. В голове вспыхнуло: "Пришла!" Шура, не будь настолько сумасшедшим.
Поворачиваюсь: гость желанный. Гибкое кошачье тело грациозно замерло подле меня, легко касаясь плеча. Огромные глаза гостьи горят в темноте льдисто-синим неровным пламенем.
Та, Которой Принадлежит Ночь. Волшебное существо, как и я, не рожденное в этом мире. Ее могущества не хватает, чтобы вырваться отсюда, - такая же, по сути, пленница. Одинокая, несчастная и потерянная, невзирая на всю ту силу, которой владеет. Обладательница сотен имен, данных ей разными народами в разных мирах и временах.
Я обращаюсь к ней по-своему, называя ее Линой.,0на напоминает мне тебя, такая же сильная, гордая и независимая с виду, а внутри - просто мягкая, слабая женщина, ищущая опоры и тепла.
Обнимаю шею хищницы, утыкаюсь лицом в короткий серебристый мех, пахнущий непривычно резковато, но приятно.
Как я любил твой запах! Ты умела пахнуть потрясающе замечательно. Должно быть, завяжи мне глаза - сумел бы разыскать в любой толпе по неповторимому аромату твоей кожи...
Мне нравилось прикасаться к ней языком- трогать им темное, словно от йода, неровное пятно внутри локтевого сгиба, резко выделяющееся на белых, чуть полноватых руках, и выше, к округлому плечу, потом вдоль ключицы... Как тебе удается оставаться свежей и прохладной в любую жару?
Стесняешься:
- Зачем меня облизывать? Я же невкусная.
- Вкусная, - заверяю искренне.
- Соленая и противная, - протестуешь, смущенно отворачиваясь.
Правда соленая. Больше пьешь - больше хочется.
Я потерся о бархатную шкуру Владычицы Ночи, смахивая с глаз непрошеную слезинку. Бережно погладил хищницу, почесал между лопаток. Она прогнулась под рукой, грустно взглянула на меня, перекатила по языку лопающийся шарик моего имени:
- Са-ша... Зачем плачешь? О чем?
- О том, что потерял.
- Тобой еще не все потеряно, пришедший издалека.
- Разве?
Холод синего пламени вонзился мне прямо в зрачки. Лина покачала головой:
- Да, ты и впрямь так думаешь. Напрасно. Придется тебя познакомить кое с кем.
Бесшумным пружинистым прыжком гостья перенеслась на край болота и, издав низкий горловой звук, протянула лапу к трясине. Блеклый болотный огонек прыгнул к ней и замер меж сверкающих игл острых когтей. Лина вернулась ко мне, привстав одной лапой на бампер, аккуратно поместила мерцающий отблеск на щетку стеклоочистителя.
- Извини, Са-ша. Мне придется уйти. Он не станет при мне разговаривать.
И исчезла, как исчезала всегда - была и нет, без звука, без движения. Просто пропала. Я, взглянув на огонек, увидел, что то был не просто язычок пламени - он имел форму наподобие игрушечного зверька, только колебался от движений ночного воздуха.
- Ты кто? - спросил я его тихонько.
-Не помню...
- У тебя есть имя?
- Не знаю...
- Ты откуда?
- Не помню...
- Что же ты помнишь, в конце-то концов?
Огонек заколебался сильнее.
- Мне кажется... Я когда-то был живым, настоящим. По-моему, я где-то жил... Мне смутно мерещится иногда что-то вроде дома, но я не уверен, я не могу вспомнить... Это не так уж плохо - быть огоньком, но страшно потерять все воспоминания. Совсем-совсем потерять...
И попросил, уменьшившись:
- Отнеси меня, пожалуйста, обратно, а то я погасну. Завидую тебе, ты счастливый, человек.
- Если бы!
- Не спорь, У тебя есть память. Ты еще можешь помнить...
В растерянности я перенес своего удивительного собеседника на кочку и оторопело полез в кабину вездехода.
Патрик плакал навзрыд, уткнувшись лбом в баранку. Проснувшаяся Люси бегала по приборной доске, не зная, что делать. Я схватил водителя за плечо, грубо потряс. Тот чуть-чуть опомнился, приподнял голову.
- В чем дело?
В ответ - новые слезы. Сильный, крепкий парень, не стесняясь, скулил и всхлипывал, как ребенок.
- Ну что, говори! Приказываю!
По-детски размазывая грязь на лице кулаком, пилот еле-еле вымолвил:
- Эти... Огни... Стрельбы...
- Что?!
- На ночных стрельбах... Мы использовали их вместо мишеней. Хорошо видно, если попадешь - брызги разлетаются... - И, плача навзрыд, с подвыванием: - Клянусь вам, клянусь! Я не знал, что они живые!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
- За медицинской помощью? Конечно, обращался. Сегодня вечером ваши приезжали. Две такие молоденькие девочки, симпатичные. Сказали, чтобы в больницу собирался и ждал перевозку. Это, как я понимаю, вы?
- Ну, строго говоря, мы не перевозочная бригада, но в больницу ехать вам придется действительно с нами. Есть какие-либо возражения?
- Да нет, что вы.
- Вот и ладушки. Разрешите посмотреть направление на госпитализацию?
- Пожалуйста-пожалуйста.
Люси зашуршала бумагой. Ее, похоже, совершенно не беспокоила удивительная наружность пациента, к которому нас прислали.
Я толкую не о желто-коричневой коже лица и апельсиновых белках глаз. С этим-то как раз все ясно. За то гепатит в просторечье желтухой и зовут.
Но вот коротенькие изогнутые коготки на кончиках тонких пальцев и огромные, как пальмовые листья, полупрозрачные уши в клинику заболевания явно не вписываются. И не отрастают от вируса клыки во рту. Пусть не столь убедительные, как у старшего диспетчера "Скорой" - волкообразной Лизаветы, но все же заметные.
А так - чем не человек. Закутался, несмотря на душную ночь, в толстый шерстяной плед, дрожит крупной дрожью так, что зубы лязгают. Знать, температура высокая. Лицо изможденное, осунувшееся. Худо бедолаге. Сочувствую. Сам переболел, когда в армии служил, так что все прелести желтухи испытал на собственной шкуре.
![Айзек Азимов - Робот, который видел сны [Сны роботов]](/uploads/posts/books/56487/56487.jpg)
