Александр Силецкий - Легендарь
Крамугас поднялся и помог встать секретарше.
Она тотчас опрометью ринулась к старинному трюмо, заохала, заахала, запричитала и принялась поспешно наводить необходимый марафет.
Потом взбила буйную прическу и старательно расправила декольте, которое, конечно, заданностью очертаний ей весьма мешало, путало движения и в мыслях порождало непривычный целомудренный сумбур.
— Объяснять ничего не надо — слышала сама, — категорически заявила секретарша. — Редактор — хоть он и редактор, мой начальник, а ведь тоже иногда соображает… Я тебе нравлюсь? Нет, ты только не обманывай!..
Крамугас вздохнул и неопределенно покивал. И даже глазки закатил: мол, что же ты такое говоришь?!.
Будь что будет, решил он, это все-таки — не худший вариант, да и редактор приказал…
— А я вот — страсть люблю писателей, — призналась секретарша, ласково беря Крамугаса под руку. — У тебя много планов на сегодня?
— Многоплановость мне по душе, — важно согласился Крамугас, принимаясь думать о своем.
— Ты — птичка, форменный поэт! — прошептала с восторгом секретарша.
— Только бы уложиться в сроки… — тоскливо пробормотал Крамугас.
После беседы с редактором мысль о предстоящей командировке не давала ему покоя.
— Ухты, мой мумричек! В тебя, наверное, влюблялись все женщины!..
— А попробуй — отыщи подходящий материал…
— Ты поешь серенады?
— Да так, чтоб зажигать сердца людей… И всего-навсего — четыре дня…
Крамугас поцокал языком и горестно заметил:
— Несчастный я человек.
— Не может быть! — горячо возразила секретарша. — Ты просто… слишком скромный человек. Писать и любить — это ведь такое счастье!
— Да, но я до сих пор еще ничего не написал! — воскликнул Крамугас.
— А любовь?
— Не понимаю…
— Ну, к женщине! К нечаянной избраннице своей судьбы… Большая-пребольшая страсть… Она же — вечно окрыляет! Ты… каких любишь женщин?
— Вообще-то разных… Но больше — пухленьких и беленьких, — с готовностью ответил Крамугас. — А если очень пухленьких, то можно и черненьких.
— Да ты, поди-ка, и не был никогда влюблен по-настоящему! — насмешливо сказала секретарша.
— Ну, я же объяснил тебе: я еще мальчик… — безумно конфузясь, проныл Крамугас.
Она придвинулась вплотную и страстно задышала ему в подбородок.
Крамугас вдруг почувствовал, что еще какая-то минута — и он уже не человек.
— У меня, знаешь, времени мало, — с отчаянием выдавил он из себя. — Столько нужно переделать дел… Может, не здесь, не сейчас? Потом, а?.. Как ты насчет того, чтоб погулять со мной по городу? Редактор… Впрочем, ты уже все знаешь!.. И еще он, между прочим, велел никого к нему в кабинет не пускать. Ни под каким видом.
Он многозначительно прислушался к глубокой тишине, царившей за толстой редакторской дверью.
— Надо же, ни звука… Прямо сказка. Замечательно молчит! — с почтеньем прошептал он. — Размышляет… О войне, наверное… О нас с тобой…
Глаза секретарши вспыхнули бешеным огнем, и она, схватив с трюмо шикарнейший пумпон, метким движением припудрила шишку на лбу.
— Идем, — сказала она нетерпеливо.
Предвкушение необычайного, доселе неизведанного помутило окончательно рассудок Крамугаса.
И потому, уже выходя из начальнической приемной, бедняга лишь растерянно пролепетал:
— А как же — «не впускать»?
Секретарша ловко сдернула с крючка под выключателем массивный, с хитроумною бородкой ключ и заперла им редакторскую дверь на четыре полных оборота.
— Ой, — неожиданно сконфузилась она, — забыла…
— Что еще?
— Да куда полагается прятать ключ! Тут каждый день меняют место…
— Я дома обычно под дверью оставлял, — неуверенно заметил Крамугас. — Или вешал на гвоздик — рядом… Чтобы долго не искать.
Секретарша чуть помедлила, а потом, на все махнув рукой, запихнула ключ под половичок, у порожка, везде выключила свет и без затей сказала:
— Я готова. Вот и все.
По ухабистому пневмотоннелю с тремя сотнями тупичков и ответвлений они стремглав пролетели до самого выхода, а оттуда, свалившись на девятый слой самопарящих уровней, помчались по нисходящей спирали — мимо плоских зеркальных крыш, где, от неги вывернувшись наизнанку, поджаривали на солнышке свои внутренности бесстыжие думноны-тринобанты; мимо распахнутых окон домов, где квартировались в падборисфенюжнение охочие до семейного уюта с тихим блудом псевдоцирцеяне из лимитных дальних регионов; мимо гигантских полуживых рекламных щитов («Пейте жидкое!», «Наше прошлое — в надежных руках.1», «Дети — лучший подарок!», «Ходите ногами!», «Дорожите вашей шкурой — занимайтесь физкультурой!», «Будьте рады!», «Из всех искусств — годятся все!», «Имеется одежда. Навсегда!», «Лечу испуг: подобное подобным!», и в таком же духе — много разного другого, на все случаи бедовой жизни); мимо красочных картинок, пышно и загадочно мерцавших светом энных, недоступных измерений, — спускались все ниже и ниже, покуда, наконец, не очутились на шершавой и не слишком чистой мостовой, изборожденной трещинами модного фасона.
— Ой, скорее! — вдруг закричала секретарша и, потянув за собой Крамугаса, метнулась к тротуару.
Вдоль улицы стеклопластиковой длинной лентой со свистом пронеслись сотни мнемотакси.
На мостовой остались лежать, раскатанные до невозможности, трупы пяти нерасторопных прохожих.
— Видал?! — восторженно вскричала секретарша.
Новое стадо мнемотакси в момент уничтожило и эти жалкие останки.
— Вот спасибо, — с чувством поблагодарил Крамугас свою спасительницу. — Если бы не ты…
— Ах, ерунда! — махнула та рукой. — Когда-нибудь все равно попадешь… Правда, шик?! Сейчас очень модно — наезжать на прохожих.
— Хорошенькая мода!.. — присвистнул Крамугас. — Это же дичь какая-то!..
— Зато развлечений сколько! — пропела секретарша. — Веселись — не хочу. На каждом углу. Ну, что ж ты встал? Ты ведь город хотел увидеть? Пошли!
— А куда? — спросил Крамугас.
— Да мало ли мест! Тут если все перечислять… Можно, к примеру, на площадку голых попрыгунчиков, можно в подземелья радостных насилий, можно на башню невинных безобразий, можно в тоннели чувственных искажений, можно в вольеры извращенных «хо-хо-хо», можно…
— Времени у меня маловато, — в который уже раз признался Крамугас. — Мне б чего-нибудь попроще и побыстрее, и чтоб далеко отсюда не ходить…
— Тогда давай сыграем в раздевающихся гоп-наездников! — предложила секретарша.
— То есть?..
