А Шаров - После перезаписи
— Чего ты волнуешься? Бис через три месяца отделится и будет жить самостоятельно, как… — пробовал он успокоить себя.
— Как тысячи других пустозвонов, — перебил внутренний голос, который прежде почти никогда не подавалголоса, а теперь стал проявлять поразительную активность. — Но сам ты ведь не отделишься от себя!
— Да, я от себя не отделюсь, — должен был согласиться Чебукин. — И кроме того, я не вынесу дуэта с бисом не то чтобы три месяца, а даже еще три часа.
Сквозь дверь Чебукин слышал, как жена отвечала по телефону:
— Ничего особенного… Неужели? Ах, боже мой… Что вы говорите!
«Доброжелатель» информирует о моем странном поступке на междуведомственном совещании», — безошибочно определил Чебукин.
— Нет, нет, он сумеет взять себя в руки, — говорила жена.
«Положение неустойчивое. Любопытно, кто обрадуется, когда я загремлю? спросил он самого себя. — Прохвост Прожогин? У Прожогина больше всего шансов занять мое место. Потом Петр Петрович; Петр Петрович станет заместителем. Нет… вернее всего, свалит меня Чебукин-бис».
Чебукин засмеялся, такой странной и одновременно вероятной была эта догадка. «Не кто иной, как Чебукин-бис».
— Опять карьера, карьера, мелкий и суетный человек, — раздраженно сказал внутренний голос. — Не пора ли, как выражались в старину, подумать о душе?
— Давно пора, — согласился Чебукин и вздохнул. Ему припомнилось милое лицо Ирины и захотелосьнапеть мотив, услышанный от нее, это дивное лю-лю-ра-рата-та-лю-лю-та…
Получилось нечто совсем иное, хотя тоже знакомое. Он напрягся и вспомнил: «Да это же «Там, вдали, за рекой»,походная песня, заученная в юности, во время срочнойслужбы».
— Там, вдали, за рекой загорались огни. В небе ясном заря догорала… промурлыкал он.
Жена услышала и, выйдя в коридор, тоненько сказала:
— Васе-е-чек… может быть, чае-е-ечечку… горя-я-я-ченького, кре-е-е-е-пенького?
Сострадание она умела выражать только так: растягивая гласные.
Чебукин не откликнулся. Сердито дыша, он бормотал про себя одно и тоже: «Там, вдали, за рекой… Там, вдали, за рекой…»
— А ты знаешь, почему песенка так крепко засела у тебя в голове? — шепнул внутренний голос.
— Н-нет. Воспоминания юности? — неуверенно спросил Чебукин.
— Романтика, юность… Вздор, голубчик. Разве не ты в качестве директора Института эстетики, получив наводящий запрос, подмахнул резко отрицательный отзыв об этом «упадочническом произведении». А через известное время по второму наводящему запросу состряпал другой-безоговорочно положительный отзыв…
— Что же тут такого? — вмешался бис. — Некоторые произведения искусства в свете одной, э-э, исторической эпохи играют совершенно иную роль, чем те же, так сказать, произведения искусства в свете другой, э, исторической эпохи. Азбучная истина.,»
— Завел шарманку, — огрызнулся Чебукин, хотя бис защищал его от внутреннего голоса.
Чебукину вдруг снова показалось жизненно необходимым заменить сомнительное доброе дело другим, настоящим.
И заменить сейчас же, будто только после этого появится хоть какая-то защита и против биса и против внутреннего голоса.
— Доброе дело… Доброе и смелое дело… — бормотал он про себя.
— Добро… Зло… — снова вкрадчиво вмешался бис. — Ты в плену абстрактных категорий… идеалистических, общечеловеческих понятий. Предоставь другим; судить о тебе. Твоя биография и, э-э, анкеты всегда радовали глаз компетентных работников. Неужели ты случайно дослужился до…
— Позволю себе заметить, — сухо перебил внутренний голос, — что у Клавдия, короля Дании, тоже, по-видимому, были безукоризненные, радующие глаз анкеты. А то, что он влил малую толику яда в ухо неосмотрительно уснувшему и потерявшему здоровую бдительностьбрату — отцу Гамлета, анкеты не отразили. Там и вопроса такого нет: «Отравлял ли ты ближних своих?»
— Яд!! Убийство!! - с негодованием вскричал бис. («Боже, какой ложный пафос!» — подумал Чебукин). — Вы переходите все границы, милейший… Не посмеете же вы обвинять нас, меня и Чебукина настоящего, в…
— В отравительстве? — внутренний голос хохотнул. — Но яды бывают разные… Некоторые поражают только душу…
— Идеализм!.. Субъективизм… Махизм… — кричал бис.
Чебукин прикрыл голову подушкой, пытаясь столь наивным способом заглушить спорящие голоса, слушать которые он уже был не в силах. «Я теперь больше похож на арбитражную комиссию, чем на обычного человека, — думал он. — Так не может продолжаться. Я не выдержу».
Как ни странно, подушка помогла. А может быть, голоса затихли сами собой.
В тишине Чебукин снова принялся искать подходящее доброе дело.
«Прожогин? Ну, конечно же», — обрадованно вспомнил он и помедлил, давая время высказать свои мнения и внутреннему голосу и бису.
Те молчали… Их пассивность обнадеживала.
Чебукин вспомнил.
В прошедшие годы Прожогин попал в ссылку и крайне нуждался. Профессор Лядов, старый учитель Прожогина, подбирал книги и другие материалы для статей и заметок. пересылал их ссыльному, а затем, напечатав сочинения своего подопечного, по необходимости без подписи, переводил автору гонорар.
Человек скрупулезно аккуратный, Лядов сохранял извещения на получение гонорара и квитанции переводов в специальном конверте.
Когда через несколько лет Прожогин вернулся, здоровый и — в немалой степени благодаря заботам своего старого учителя — вполне благополучный, профессор уронил слезу и с некоторой торжественностью вручил ученику упомянутый конверт, сказав между прочим, чтобудет счастлив, если после его, Лядова, кончины Прожогин примет кафедру и продолжит начатые учителем изыскания.
Подробности трогательного свидания учителя с учеником стали широко известны со слов Прожогина.
А еще через известное время Прожогин подал куда нужно заявление, обвинив Лядова не только в теоретических ошибках, но прежде всего — в связях с врагами народа и помощи врагам народа. В качестве доказательств он приложил к своему манускрипту сколотую рукой Лядова пачку квитанций, свидетельствующую о том, что профессор переводил ему, Прожогину, бывшему тогда врагом народа, деньги и поддерживал с ним, Прожогиным, бывшим тогда врагом народа, оживленную переписку.
Старый профессор был изгнан с кафедры, а несколько позднее попал в лагерь, из которого уже не вернулся. А Прожогин занял кафедру своего наставника, как тот и желал, однако при обстоятельствах, которые учителю вряд ли могли представиться.
В ту пору, то есть когда кафедра освободилась, Прожогин обратился к Чебукину с просьбой рекомендовать его для замещения открывшейся вакансии.
