Роджер Зилазни - Остров мертвых
— Разумеется, всегда можно строить гипотезы, — сказал Рендер, — а человек моей профессии просто обязал это делать. В первую очередь следует учесть те черты характера, которые предрасполагают человека к периодам депрессии. Люди, которые держат свои эмоции по строгим контролем, люди чувствительные, волей-неволей реагирующие на самые мелкие раздражители…
Он снова стряхнул толстый сигарный пепел в ее пепельницу и проследил, как она, быстро вытянув руку, щелчком сбила пепел со своей сигареты и так же быстро убрала руку назад. Злорадная усмешка появилась на его лице.
— Короче, — заключил он, — черты, свойственные людям всех профессий, где индивидуальное начало проявляется больше, чем коллективное, — медицина, юриспруденция, искусство.
Бенни задумчиво поглядела на него.
— И все же не беспокойтесь, — Рендер широко улыбнулся, — я чертовски доволен жизнью.
— Что-то вы сегодня не в духе.
— Питер звонил. Вчера сломал на физкультуре лодыжку. Администрация ни за чем не следит. Пожалуй, надо перевести его в другую школу.
— Опять?
— Может быть. Погляжу. Директор будет звонить мне сегодня после обеда. Конечно, не хотелось бы таскать парня с места на место, но я хочу, чтобы он окончил школу целым и невредимым.
— С мальчиком обязательно должно что-то случаться, хоть раз или два. Такова статистика.
— Статистика и судьба — разные вещи, Бенни. Каждый распоряжается ею сам.
— Чем, судьбой или статистикой?
— И тем и другим, я полагаю.
— Мне кажется, если что-то должно случиться, это обязательно случится.
— А мне не кажется. Я считаю, что воля плюс здравый рассудок могут в той или иной степени контролировать то, что с нами происходит. Если бы я думал иначе, вряд ли бы я пускался в такие авантюры.
— Но согласитесь, что жизнь — это причинно-следственный механизм. Статистика опирается на вероятность.
— Человеческое сознание не механизм, и я никогда не знаю, где причина и где следствие. И никто не знает.
— Вы же специалист в химии, насколько я помню. Вы же ученый, док.
— Кто знает, а может быть, я троцкистский уклонист, — улыбнулся Рендер, потягиваясь. — Вы ведь тоже были когда-то учительницей танцев.
Он встал и взял со стола пальто.
— Кстати, звонила мисс де Виль, оставила послание. Велела спросить: «Как насчет Сент-Морица?»
— Не люблю шиковать, — сказал Рендер. — Лучше Давос.
Известие о самоубийстве взволновало его больше, чем можно было ожидать, и, закрыв дверь в кабинет и затенив окна, он включил диктофон. В комнате горела только настольная лампа.
«Какие качественные перемены в человеческой жизни произошли после начала промышленной революции?»— записал Рендер и, взяв в руку листок, перечитал записанную фразу.
Это была тема лекции, с которой он должен был выступать в ближайшую субботу. Как всегда в таких случаях, он не знал, что будет говорить, потому что слишком многое хотелось бы сказать, а времени отводился только час.
Он встал и начал прохаживаться по кабинету, в полумраке которого плыли звуки Восьмой симфонии Бетховена.
— Возможность причинить ущерб другому, — сказал Рендер, пощелкивая по прикрепленному к лацкану микрофону, выставляя максимальный уровень записи, — росла пропорционально техническому прогрессу.
Воображаемая аудитория притихла. Он улыбнулся.
— Способность человека калечить себе подобных умножалась с ростом масштабов производства; его способность наносить психические травмы в процессе личного общения расширилась в точном соответствии с улучшением средств связи. Но все это общеизвестные факты, и говорить я сегодня собираюсь не об этом. Мне хотелось бы порассуждать о том, что я сам для себя называю автопсихомимесис, то есть самозарождающиеся невротические комплексы, которые на первый взгляд вполне напоминают классические образцы, но которые сегодня являются основными формами выброса психической энергии. Явление это характерно именно для нашего времени…
Он сделал паузу, чтобы закурить сигару и сформулировать следующую мысль.
— Автопсихомимесис, — продолжал он размышлять вслух, — это саморазвивающийся подражательный комплекс, который уже начал привлекать к себе внимание. Представьте себе, скажем, джазиста, который во время игры как бы впадает в состояние наркотического опьянения, даже если он никогда не прибегал к наркотикам и едва помнит тех, кто это делал, ведь сегодня стимуляторы и транквилизаторы совершенно безвредны. Подобно Дон Кихоту, он устремлен вслед мечте, хотя сама по себе музыка — достаточный выход для его психического напряжения.
Или, к примеру, один из моих пациентов — корейский мальчик, осиротевший во время войны и оставшийся в живых только благодаря Красному Кресту, ЮНЕСКО и своим приемным родителям, которых он никогда не видел. Ему так хотелось семьи, что он придумал ее. И что же случилось потом? — Он ненавидел своего воображаемого отца и нежно любил свою воображаемую мать, поскольку мальчик он был развитой и тоже стремился подражать классическим, хотя и полулегендарным комплексам. Почему?
Психика сегодняшнего человека сложна настолько, что многие перестают понимать освященные веками классические образцы психических расстройств. Сегодня большинство причин таких расстройств устранено, пусть не всегда радикально, как то, что сделало сиротой моего, теперь уже, кстати, взрослого корейца, но с не меньшим эффектом. Таким образом, мы живем среди старых неврозов, в психиатрическом прошлом. И снова встает вопрос — почему? Потому что время, в котором мы живем, ориентировано на такие ценности, как физическое здоровье, безопасность и благосостояние. Мы покончили с голодом, и все-таки выросший в лесной глуши сирота предпочтет получать свою порцию концентратов из рук человеческого существа, которое ухаживает за ним, чем натуральную горячую пищу из автомата, установленного среди джунглей.
Телесное здоровье теперь — бесспорное право каждого. И это дало реакцию в области здоровья душевного. Развитие техники привело к тому, что причины многих социальных проблем ушли в прошлое, и вместе с ними — многие причины нарушений психики. Но между черными красками вчерашнего дня и светлым завтра лежит длинный и пасмурный сегодняшний день, полный ностальгии по прошлому и страха перед будущим, которые не могут быть объяснены только материально, и поэтому сегодня мы сталкиваемся с сознательным стремлением подражать старым неврозам…
Раздался короткий телефонный гудок. Рендер не услышал его из-за звуков симфонии.
— Мы боимся того, чего не знаем, — продолжал он, — а «завтра»— это великая загадка. Ведь даже та область психиатрии, в которой я работаю, еще не существовала каких-нибудь тридцать лет назад. Наука способна развиваться так быстро, что люди испытывают поистине тревогу, — я бы даже сказал, мучительную тревогу, — перед логически напрашивающимся вопросом: а не приведет ли тотальная технологизация жизни в мире к…
