Марина Дяченко - Парусная птица. Сборник повестей, рассказов и сказок
Его тошнило от табачного дыма. Так много он в жизни еще не курил; железный закон «Парусной птицы» — курить только в туалете и только при открытой форточке — был забыт, и это, а вовсе не конфискованные компьютеры и документы означало неминуемый крах.
Сизый дым стелился над столами, застарелая вонь встречала сотрудников по утрам. Они собирались в опустевшем офисе — как бы на работу; Лиля готовила кофе и чай. Тортила молча доставала пирожки из сумки; Юриспруда приходила затем только, чтобы поглядеть на себя в зеркало, поправить фиолетовые кудри и поделиться с Лилей новым глянцевым журналом.
Калибану было страшно жаль их. В критической ситуации «три бабы» показали себя настоящими бойцами — хоть Лиля и плакала, хоть Тортила и хваталась за сердце и три раза вызывала «Скорую», хоть Юриспруда и прожгла сигаретой кожаный диван в приемной. Тортила, всю жизнь панически боявшаяся «органов», не сказала ни слова лишнего, за ней было надежно, как за бруствером. А Юриспруда показала себя настоящим танком, великолепной боевой машиной без единой щелочки в сверкающей броне. Калибан подумал, что, соберись он основать фирму по торговле человеческими головами, Юриспруда и тогда сумела бы подвести под нее законодательную базу…
Однако ни надежность Тортилы, ни преданность Лили, ни Юриспрудины выдающиеся умения не спасали «Птицу» от ликвидации, а Калибана — от очень вероятного суда.
— Юля, ты работу ищешь?
— Нас еще не прикрыли, — Юриспруда выпускала дым под потолок. — Вот когда официально все сделают и отдадут трудовые книжки — тогда будем думать.
Калибан вздыхал и склонялся над своим кроссвордом. Вопрос плечистого полковника не выходил у него из головы. Один–единственный вопрос: «Где я тебя видел?»
Он тоже видел полковника. И было это очень давно, до съемок фильма «Оперативники». Даже, кажется, до института. До первой неудачной женитьбы Калибана, продлившейся всего два года. У него была абсолютная память на лица, но полковник не желал вмонтироваться ни в одно из связных воспоминаний. Глаза–буравчики смотрели будто из тумана… или тогда у этих маленьких карих глаз было другое выражение?
— Коленька, я тут заварила бульон… Выпьете?
Губы Тортилы были ярко — четырехугольником — накрашены, будто вызов судьбе. Ей тоже было страшно жаль обреченного шефа. Она воображала, как его бросят в холодную камеру на потеху уголовникам. Там никто не принесет ему пузатую кружку с бульоном, там никто не поймет и не оценит его уникального таланта…
— Пейте, Коля…
В выпуклых стеклах ее знаменитых зеркальных очков Калибан видел свое унылое отражение.
— Вы представляете, Банов, сколько пользы вы могли бы принести людям?
— Я и так приношу пользу. Семейные неурядицы, вступительные экзамены в институте, речи, доклады, кастинги, иногда деловые встречи…
— Вы могли бы спасать жизни.
— Как?
— Перевоплотиться в преступника, имитировать побег, добыть информацию…
— Как перевоплотиться?! Это будет тот же преступник… только с провалами в памяти… Кроме того, я не могу работать с некоторыми типами личности, с вами, например, не взялся бы…
— Почему?
Полковник тоже устал и тоже был издерган. Глаза покраснели, веки опухли, на висках обозначились черные тени. Дело, еще недавно беременное триумфом, вот–вот должно было разрешиться мертворожденной мышью.
Команда экспертов, собранных и надерганных из очень компетентных научных организаций, досконально препарировала хозяйство «Парусной птицы». Тестировали, моделировали, пересеивали так и эдак. Наконец с чистым сердцем доложили начальству, что перед ними — всего лишь диагностическое устройство, слегка усовершенствованное, однако вовсе не пригодное для переселения сознания из одного тела в другое.
Это был первый удар.
Не смирившись с поражением, начальство потребовало эксперимента. Вызвали из строя добровольцев; запуск программы не дал результата. Посадили за дело лучших программистов, пригласили экстрасенсов и гипнотизеров, но не добились ровно ничего: оба подопытных, и тот, что был в роли клиента, и тот, что был в роли оператора, отключались и дрыхли в креслах, а проснувшись, ничего не помнили.
— …Почему вы не стали бы со мной работать?
— Вы не поддаетесь гипнозу, — кротко ответил Калибан. — Вы очень сильный, уверенный в себе человек, который не станет принимать помощь ни от кого…
Полковник глядел на него глазами–буравчиками. Калибану вдруг вспомнился рассказ институтского приятеля: у того отец был врач. Приятель рассказывал, что самоубийцы бывают в основном двух возрастов: юные, у которых не сложилась жизнь и любовь, и пятидесятилетние — особенно крепкие с виду мужчины. Одиночество, разочарование, крах семьи или пик карьеры, оказавшийся очень невысоким. Офицеры стреляются, когда им пятьдесят…
— И вы никогда не отмериваете семь раз, — тихо сказал Калибан. — Вы сразу режете. Иногда по живому. Трудно потом исправить… Но редко приходится исправлять — у вас хороший глазомер… Вы редко ошибаетесь…
Он ждал, что полковник его прервет, как это уже бывало не раз. Но полковник молчал.
— …Зато если уж ошибетесь… никогда не возвращаетесь назад. Еще можно исправить… но вы никогда не возвращаетесь. Из–за этого у вас неприятности.
— Это у вас неприятности, Банов, — тяжело сказал полковник.
— У меня тоже. Моя неприятность — это вы. И я догадываюсь, в чем ваша беда.
— Не о том думаешь, артист, — в голосе полковника был теперь лед. — Так будем сотрудничать? Нет?
Калибан открыл глаза и часто задышал. Проталкивал воздух в горло, хватал оскудевшими легкими, как тогда, в детстве, когда очухался в лодке у дачников, кашлял и извергал из себя воду, его положили на скамейку грудью и били, хлопали по мокрой спине, и было страшно холодно — ледяное солнце, подернутое изморозью лето… Потом приятель Васька, которому Калибан под большим секретом этот случай рассказал, авторитетно заверил его, что холод происходил от близкой могилы.
Рожденный быть повешенным — не утонет. Кажется, так.
— Впечатляет, — сказали неподалеку. — Да, Банов, в самом деле впечатляет…
Он потянулся и сел. Напротив, у клетки с канарейками, стоял полковник, буравил воскресшего глазами:
— Ну, Ромочка, как гипноз?
Калибан поднялся. Его новое тело было небольшим, мускулистым, облаченным в спортивный костюм.
— Ничего, Виктор Федорович, — сказал густым басом. — Только мозги, это, вроде как припорошенные. Что–то… это… А разве я Ромочка?
Полковник неприятно засмеялся.
Качок в спортивном костюме был седьмым, с кем Калибан работал в этот день. Перед ним были шестеро мужчин разного возраста и некрасивая девица. Ни об одном из подопытных Калибан не знал ничего; полковник будто издевался, ловя его на ляпах и несоответствиях. К счастью, качка он промучил недолго: убедившись, что тот хоть и не Ромочка (тут Калибан угадал), но имени своего не знает, он велел мускулистого разбудить.
