Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 07. Темный замысел
Затем Фрайгейт ввел в печь электрическую зажигалку, укрепленную на алюминиевом пруте. На конце штуцера появился небольшой язычок пламени. Он еще немножко подкрутил тот же кран, чтоб увеличить пламя, и с помощью двух остальных отрегулировал подачу кислородно-водородной смеси, питающей этот факел. Теперь пламя горелки нагревало днище большого платинового конуса, расположенного как раз над ней.
Нижний конец самой длинной трубки, уходящей в оболочку, был вделан в вершину конуса. По мере нагревания конуса находившийся в нем водород поднимался вверх, поступал в оболочку и заставлял ее расширяться. Более холодный водород из нижней части оболочки, согласно принципу сообщающихся сосудов, тут же начинал «вливаться» в открытый конец более короткой трубки. По ней он поступал в вернилку и в конус. Там снова нагревался и опять поднимался вверх; таким образом осуществлялся своеобразный кругооборот водорода в этой системе.
Одно из отделений нижней части вернилки представляло собой электрическую батарею. Она была куда легче и мощнее, нежели батарея, использованная Фергюссоном в романе Верна. Батарея разлагала воду на ее составные элементы — водород и кислород.
Они распределялись по разным отделениям, а затем поступали в смеситель, откуда горючая смесь шла к факелу горелки.
Одной из важных модификаций, внесенных Фрайгейтом в систему Верна, была пластиковая трубка, что вела из камеры, содержавшей запас водорода, к более короткой металлической трубке внутри шара. Открыв оба стоп-крана, пилот мог выпустить водород из камеры прямо в шар. Это была дополнительная мера предосторожности на случай аварийной ситуации, используемая только для того, чтоб быстро пополнить запас водорода в оболочке, если перед этим он был выпущен в атмосферу через специальные ниппели. Когда к такой мере прибегали, факел, конечно, выключался, поскольку водород легко воспламеняется.
Прошло пятнадцать минут. Затем гондола почти незаметно для сидящих в ней оторвалась от земли. Почти сразу же вслед за этим Фрайгейт выключил горелку.
Крики провожающих быстро стихали, а потом и полностью смолкли. Огромный ангар теперь казался маленькой игрушкой. К этому времени солнце уже вылезло из-за гор, а из питающих камней, тянувшихся цепочками по обоим берегам Реки, грянули раскаты, похожие на залповую стрельбу артиллерии.
— А вот и наш тысячепушечный салют! — сказал Фрайгейт.
Летели минуты, а никому из экипажа и в голову не пришло заговорить или даже пошевельнуться. Царило такое молчание, которое можно встретить лишь где-нибудь на дне огромной пещеры. А ведь двойные металлические стенки гондолы отнюдь не обладали звукоизоляционными качествами! Когда у Фрайгейта забурчало в Животе, звук был похож на отдаленное громыхание грома.
Появился слабый ветерок, уносивший шар к югу, то есть дальше от цели путешествия. Погаас высунул голову в открытый иллюминатор. У него даже не возникло ощущения движения, ибо аэростат шел с той же скоростью, которой обладал ветер. Воздух вокруг шара был совершенно неподвижен, как в комнате с закрытыми окнами. Пламя свечи, если б ее поставить на верх вернилки, наверняка горело бы вертикально, не отклоняясь в сторону.
Хотя Фрайгейт много раз поднимался на аэростатах, он всегда как бы впадал в экстаз в минуты подъема. Ни один из других видов спорта — даже планеризм — не приводил его в возбуждение, близкое к восторгу. Он ощущал себя как бы бестелесным духом, свободным от пут силы тяжести, от забот и тревог плоти и ума.
Конечно, то была иллюзия, поскольку сила тяжести продолжала держать шар в своих лапах, она играла с ним и в любой момент могла начать швырять его из стороны в сторону. Да и от забот и тревог отрыв был тоже лишь плодом воображения — для тела и ума дел находилось немало.
Фрайгейт встряхнулся, будто пес, вылезающий из воды, и принялся за работу, которая занимала у пилота значительную часть полетного времени. Проверил альтиметр. Тысяча восемьсот двадцать девять метров. Чуть побольше 6000 футов. Вериметр, или статоскоп, показывал, что скорость подъема возрастает по мере того, как солнце нагревает водород, заполняющий аэростат. Проверив запасы водорода и кислорода, Фрайгейт отсоединил подачу воды к батарее. Сейчас все внимание следовало сосредоточить на вериметре и альтиметре.
Долина суживалась. Сине-черные горы, испещренные большими серо-зелеными и сине-зелеными пятнами лишайников, уходили вниз. Туманная дымка, повисшая над лентой Реки и равниной, исчезала из виду с такой быстротой, с какой исчезает мышь, получив известие, что кошка уже рядом.
Их сносило к югу все быстрее и быстрее.
— Не туда летим, — пробормотал Фриско. Однако сказал он это только затем, чтоб снять растущее нервное напряжение. Запуск шаров-пилотов показал, что в стратосфере ветры и в самом деле понесут их на северо-восток.
— Последний шанс выкурить сигарету, — откликнулся Фрайгейт.
Все, кроме Нура, закурили. Курение запрещалось на всех водородных шарах, существовавших до «Жюля Верна»; тут оно было разрешено, но лишь на малых высотах.
Да и какой смысл беспокоиться из-за тлеющего табака, если под конусом горит факел?
Теперь, когда шар высоко поднялся над Долиной, все были заворожены открывшимся перед их глазами зрелищем — они видели не одну долину, а множество — они тянулись друг за другом параллельными рядами. Слева от них лежали долины, а точнее — глубокие и узкие каньоны, по которым они еще совсем недавно плыли на своей «Пирушке». По мере подъема горизонт убегал от них будто в панике. Фрайгейт и Райдер были знакомы с этим эффектом еще по Земле, но другие воспринимали его чуть ли не с чувством благоговения. Погаас что-то бормотал на связи, а Нур сказал:
— Похоже, будто Господь расстилает перед нами мир как скатерть.
Фрайгейт закрыл все иллюминаторы, включил подачу кислорода и небольшой вентилятор, всасывающий углекислый газ в специальный абсорбирующий материал. На высоте шестнадцати километров, или почти десяти миль, «Жюль Верн» вошел в тропопаузу — пограничный слой между тропосферой и стратосферой. Температура воздуха снаружи составляла -73° по Цельсию.
Теперь стратостат захватило противоположное по направлению воздушное течение, что вызвало явление покачивания и кружения шара вокруг своей оси. Теперь, до тех пор пока они случайно не натолкнутся на течение с другим направлением, они будут видеть мир, как видит его ребенок, катающийся на карусели.
На дежурство заступил Нур. Следующий за ним — Погаас, третья вахта — Райдер. Когда место пилота занял Фаррингтон, он вроде совсем расстался со своей былой нервозностью. Теперь он отвечал за полет, а это уж было совсем другое дело. Фрайгейту вспомнилось, как Фаррингтон описывал в одной из своих книг то яростное упоение, которое он испытывал в семнадцать лет, когда ему доверили вести шхуну охотников на тюленей в штормовую погоду. Понаблюдав немного за Фриско, стоявшим у штурвала, капитан шхуны спокойно ушел в каюту. Фаррингтон остался один на палубе, держа в руках судьбу корабля и жизнь его экипажа. Это было экстатическое наслаждение, которого ему не смогли потом дать никакие события его насыщенной опасными приключениями жизни.
