Джеймс Макконнелл - Срок авансом
— Я не болен. Просто у меня угнетенное настроение. Впрочем, для вас это не составляет никакой разницы.
«Для вас» он почти выкрикнул. Без этой угрюмой враждебности дело никогда не обходится. И если извлекать из нее удовольствие, ее можно считать только плюсом. Я так и считаю. Отлично уточняет наше положение по отношению друг к другу. Ненависть означает страх и уважение, а я люблю, когда меня боятся и уважают.
Он сел на старый стул посредине комнаты. Проеденная молью обивка, ощущение крохотной ползающей жизни под ветхой кожей и так далее. Он закурил сигарету и выбросил спичку в окно.
— Нет, — сказал я, — никаких сигарет.
— Простите, не понял.
— Я не люблю, когда курят, — сказал я. — И люди в моем присутствии не курят. Во всяком случае, люди, подающие заявления о пособии. Погасите ее.
— Нет.
— Выбросьте ее, — сказал я.
— Не выброшу, я люблю курить, — голос его стал визгливым.
— Чудесно, — сказал я. — Я ухожу. Мы проведем это по графе «взятые назад заявления».
Он уставился на меня. И понял, что я говорю серьезно. Помедлив, он выбросил сигарету в окно.
— Так–то лучше, — сказал я.
— А ведь вы наслаждаетесь этим, верно?
— Чем?
— Властью. Агрессивным характером вашей работы, Она открывает перед вами определенные возможности, дает выход вашему…
— Хватит, — сказал я. — Анализ моего характера мне не требуется. И мы сразу покончим со всем, если вы не заткнетесь.
Поскольку он проиграл первый бой, вторая схватка не затянулась. Он опустил глаза.
— Профессиональное образование? — спросил я.
— Социолог, — сказал он.
— Ну конечно!
— Это же все есть в анкете, которую я вчера заполнил, добавил он.
— Я уже вам сказал, что проводку здесь мое собственное обследование. Отдел приема заявлений и инспекционный отдел вещи совершенно разные. Собственно говоря, для меня вы вообще не существуете, пока не докажете мне обратного. Почему вы подали заявление о пособии?
— Как вы думаете, почему? Я безработный.
— А на что вы жили до того, как подали заявление?
Он посмотрел на меня почти умоляюще.
— Я же все это уже объяснял, — повторил он. — Я же вам сказал.
— «Обследователь единолично решает правомерность и необходимость выдачи пособия. Отдел приема передает заявления обследователю для выяснения обстоятельств и вынесения заключения». Достаточно? Или процитировать дальше?
— Нет, — сказал он.
Наверное, вот тут я его и сломил. Он словно осел на стуле и весь ушел в себя, не замечая, что по рукам у него что–то ползает. С ним оказалось справиться легче, чем с большинством из них. Вспомнив его анкетные данные, я даже удивился. Однако, если учесть ситуацию в целом, именно они–то все и объясняли.
— Я пятнадцать лет работал в «Программе Бловелта», — сказал он. — С тех самых пор, как получил диплом. На прошлой неделе работы по «Программе» были прекращены, и я остался без средств к существованию.
«Программа Бловелта» была одним из тех маленьких мыльных пузырей, которые время от времени создает правительство, и служила основным источником средств существования для психологов и социологов. Даже я о ней слышал. Они занимались исследованиями генеалогии, видоизменением наследственных черт и так далее. В основном это сводилось к обработке архивных материалов и систематизации статистических данных. Но в прошлом году конгресс наконец решил, что будет проще и дешевле посадить их всех на пособие по безработице. Вот в эти–то крохотные рамки и укладывалась вся жизнь Стейнера. Никому не нужная. Абсолютно никому не нужная.
— Вы пытались найти другое занятие?
Это был удар ниже пояса. Ответ мог быть только один. Даже Стейнер знал это. Он выдавил из себя улыбку:
— Вы шутите? — сказал он.
— Итак, теперь вам требуется государственное пособие? Пособие по безработице?
— А вы можете предложить мне какой–нибудь другой выход? спросил он.
На «какой–нибудь» его голос стал чуть пронзительнее. Я таки поставил его на место, в этом можно было не сомневаться. Самое обычное обследование.
— Ну, человеку, который работал в «Программе Бловелта», наверное, не так трудно найти работу. А чернорабочим вы пробовали устроиться?
— Списки кандидатов заполнены вперед на десять лет. Вы это знаете не хуже меня.
Конечно, я это знал.
— Есть ли у вас родственники, которые могли бы содержать вас?
— Мои родители умерли. Моя сестра восемнадцать лет живет на пособие по безработице. Где находится моя бывшая жена, я не знаю.
— Вы были женаты?
— Я все это объяснил вчера.
— Я вам сказал, что для меня никаких «вчера» не существует. Когда вы женились?
— В две тысячи пятнадцатом году. Я не видел ее начиная с две тысячи двадцать первого года. Кажется, она эмигрировала.
— Вы хотите сказать, что она уехала за границу?
— Да, именно. Мы не сошлись характерами.
— Ей не нравилась «Программа Бловелта»?
Он уставился на меня.
— А кому она нравилась? Это же все было высосано из пальца. И она не выдержала. Она сказала, что я должен либо покончить с собой, либо уехать за границу. А я не сделал ни того ни другого. Я думал, что работы по «Программе» будут продолжаться вечно.
Ну, я тоже так думал, пока конгресс в прошлом году не взбрыкнулся. И многое из того, что должно было бы продолжаться вечно, прекратилось навсегда. Мне захотелось сказать ему это, но сказал я только:
— Ну, пожалуй, все. Когда понадобится, мы с вами свяжемся.
— Вы хотите сказать, что я получу пособие?
— Я хочу сказать, что я кончил предварительное обследование. Теперь я должен вернуться в отдел и составить заключение, после того как я обследую еще многих. Когда я приму решение, вас о нем поставят в известность.
— Но послушайте, — сказал он, наклоняясь в мою сторону. Разве вы не поняли? У меня нет денег. Мне нечего есть. Я снял эту комнату на прошлой неделе и сказал хозяину, что скоро буду получать пособие. Я должен ему за квартиру, мне не к кому обратиться.
— Вам придется подождать своей очереди.
— Но я не ел уже три дня…
— У вас есть вода, — сказал я, указывая на ржавый кран в углу, под которым стояло ведро. — Ее хватит, чтобы заполнить желудок. Вы продержитесь.
Потом, потому что мне не так уж хотелось совсем стереть его в порошок, я добавил:
— Видите ли, мне надо обслужить еще многих, и вам придется подождать своей очереди. У всех положение тяжелое.
Это его сбило.
— Да, — сказал он, кивнув, — у всех положение тяжелое.
— Такова моя работа, понимаете? Тут нет ничего личного.
