Олег Готко - ЗЕМЛЯКИ ПО РАЗУМУ
– Доченька! – вскрикнула та и бросилась к койке.
– Машенька! – взвизгнула Варвара Моисеевна, но к телу, прикрытом матерью, доступа была лишена и осталась на месте.
– Мама, – уже более уверенно сказала Мария и привстала.
– Лежи, Мария, я сейчас врача позову!
– На кой черт он мне нужен! – отмахнулась дочка, дергая онемевшими без движения членами. – Он мне все равно не поможет!
Наталья Семеновна вынуждена была признать, что логика в словах Марии присутствует, и помогла ей сесть на койке.
– Что ты собираешься делать? – спросила она.
«В самом деле, что я собираюсь делать?.. – задумалась Саньковская. – Внутри меня растет монстр, который при первом же удобном испуге опять отправит меня к себе же в утробу и все начнется с начала… В идеале нужно запереться дома и бояться телевизора… И ждать Семена… Зачем?.. Чем он сможет помочь? Теперь я и без всякой справки знаю, что мои подозрения стали реальностью… Кто мне теперь может помочь?..»
По ее исхудалому лицу поползли слезы. Она шмыгнула носом и всхлипнула:
– Эх, Семен…
– Не переживай, родная, – мать, неправильно истолковав ее слова, положила руку на плечо дочери и поклялась. – Мы ему отомстим, страшно отомстим. Если задуматься, Земля не такая уж большая, и она будет гореть у него под ногами! Дмитрий обещал…
– Какой Дмитрий?
– Ну, как его… Самохин. Так вот, он обещал мне его найти.
– Как же? Найдет он тебе его!.. – Мария разрыдалась.
– Тогда мы сначала найдем его! – решительно заявила Наталья Семеновна.
– Знаешь, как Жулечка след берет! – наконец-то нашла возможность вставить словечко и Варвара Моисеевна. – От нее еще никто не уходил!
– Заткнись! – оборвала ее подруга. – Я и без твоей псины знаю, что сейчас он кормит рыбок этого третьего поганца, который сбежал вместе с Семеном! Вот же привычка у этих мужиков – бросать все самое дорогое!
– Он меня не бросал… – выдавила из себя Мария. – Это я его послала…
– Ко всем чертям?! – повернулась к ней мать. – По-своему правильно, но, по-моему, не ко времени. Тебе же рожать!
– Вот поэтому и послала! – снова встряла в разговор Цугундер, радуясь неизвестно чему. – Вспомни, Наташа, когда ты рожала, то тебе тоже был свет не мил!
– Лучше бы я его к чертям послала, – неожиданно для женщин внесла поправку в разговор, принявший неожиданно феминистический оттенок, Мария, продолжая горько каяться.
– Не поняла?! – удивилась ее мать. – Неужели ты его в Бразилию отправила? Я думала, что Дмитрий соврал…
– О-о, – простонала Саньковская и, чтобы не слышать дальнейший бред родительницы, не имеющий ничего общего с действительностью, уткнулась головой в подушку.
В этот момент открылась дверь, и в палату вошел доктор. Оценив звуки плача и вздрагивающие плечи пациентки, он моментально поставил диагноз.
– Не надо волноваться, – врач приобнял старушек за плечи. – Это просто радостный посткоматозный шок. Сами понимаете, мало ли что в коме померещиться может. Лучше оставить ее сейчас одну. Приходите завтра.
Наталья Семеновна растерянно кивнула, перестав что-либо понимать как в семейных отношениях, которые сложились у дочери с мужем, так и в поведении современных вьюношей типа Самохина, говорящих правду так, как будто безбожно врут. Взяв под руку подругу, она молча вышла. Спустя некоторое время в палату набились врачи, чтобы устроить консилиум и вообще утешить пациентку, которая, видимо, решила пойти на поправку.
Пятница, 29 декабря 1995 года
Силовой кокон внутри чужого звездолета пришелся Длинному весьма по вкусу в отличие от инопланетных котлет, которые без водки дальше гланд не лезли, и он сутки напролет из него не вылезал, вытянувшись во всю длину. Они летели уже неделю и ему хотелось верить, что Семен в самом деле хотя бы отдаленно понимает, что делает, даже несмотря на то, что тому таки удалось согласовать «осьминожий» блок данных с чужим компьютером. Кроме котлет и водки, от чисто психологических проблем, связанных с тремя чучелами, безмолвно торчащими в углу каюты и создающими эффект толпы, которая всегда действовала Длинному на нервы, невольному напарнику Саньковского помогали отвлекаться мечты о том, что он увидит в водах неведомой планеты, где еще не ныряло тело человека. И пусть он лишь ихтиолог-самоучка, но ведь если справедлива поговорка, что смелость берет города, то почему бы его здоровой наглости не покорить целую планету?.. Правда, с другой стороны, личное обаяние имеет в данном случае некоторые преимущества и тут главное, чтобы осьминоги не полезли обниматься в ответ на его улыбку, не то он не выдержит...
Длинный вспоминал, как выглядят осьминоги, и старался думать о том, на что похожи другие обитатели инопланетных глубин. Время от времени он мечтательным тоном обращался к Саньковскому, меля околонаучную чушь приблизительно такого содержания:
– Ты знаешь, я так думаю, что если уж у них можно согласовать инопланетные компьютеры, то и на планету, куда мы летим, тоже должен распространяться принцип универсальности. Я имею в виду ихтиоморфность, то есть, рыбоподобие. Ведь если тамошние обитатели похожи на наших осьминогов, то и остальные обитатели подводного царства должны быть похожи на земных рыб. Потому как для рыбы главное что? Обтекаемая форма. Это достигается всевозможными ухищрениями, на которые богата эволюция, будь то чешуя или слизь, снижающая сопротивление движению тела в жидкой среде… А может быть, их рыбы даже немножко разумны, а? Ну как наши обезьяны или дельфины… Ты как думаешь? Или хотя бы как попугаи. Ведь есть же у нас рыбы-попугаи. Представляешь, как здорово?!
Саньковский этого не представлял, но предпочитал частичный дефект своего воображения не демонстрировать. Ему, воображению то есть, и без того хватало работы, потому как Семен не знал, как Тохиониус воспримет его слова относительно своей «тарелки», превратившейся в груду металлолома на проклятом Понго-Панче. Трудно также было найти эти слова. Единственное, что взбредало на ум, так это фраза из старого фильма: «Принимай аппарат, Тохионыч! Махнул не глядя!»
На этом Саньковский решил было остановиться, но сегодня с утра Длинный почему-то вспомнил о своих родителях. Связи между мыслями Семена и бормотанием друга вроде бы поначалу не намечалось никакой. Длинный с оттенком чистосердечного раскаяния вспоминал улыбку мамы и даже окончательно простил отца, отравившего когда-то его первых рыбок крысиным ядом, обида на которого, оказывается, все еще жила в его душе, а Саньковский не менее мучительно размышлял о превратностях своей судьбы и решал, стоит ли происходящее с ним сейчас записать немедленно или же по возвращении домой, когда все подернется дымкой романтики закончившегося путешествия. И, едва он пришел к выводу, что мемуары нужно писать по мере того, как происходят события – дабы чего не переврать для потомков, один из которых должен вскоре у него появиться, – как его друг простонал в ностальгическом ажиотаже:
