Владимир Фалеев - Фантастика 1990 год
ФАУСТ Мефистофель - г. Бутенко “Бутенко поет! бра-во!! - пятым в очереди, галерка в кармане!…”
На этом профессор заснул.
…Снег и снег. Сугробы - гора горой. И - ночь. Крепкая, морозная, глухая. Он стоит на расчищенном от снега месте, будто сцена в Большом, последний акт “Жизни за Царя”, без леса только. И вот - сугроб начинает шевелиться, показывается темный гребешок… Изба, должно быть? Уж и солому видно, вот и карнизик, с “петушками”…- старая изба, такая милая, родная. Так и возликовало сердце: родная, ми-лая! А снег все осыпается, уж и оконце видно - красным пятном, все пламенней.
Топится печь, должно быть… пылает, прямо. Может,- щи варят, со свининой - дух такой, томный, родной, чудесный?… Да, щи… и со свининкой! Рождество, вот и со свининкой. И - пирогами будто?… С кашей, лучком припахивает… И так захотелось огневых щей… ложкой, шершавой, крашеной. Постучаться, войти?…
Побалакать с празднично-краснорожим мужиком, с ребятками пошутить… Да подарить-то нечего?… Порассказать, как т а м томились по родному… порасспросить, как здесь мытарились…- слава Богу, все кончилось. Такая безумная радость охватила… И - такая тоска! И… стыд - так и пронзили сердце.
А мужик вдруг и спросит… непременно спросит!… “Ба-рин… А почем у… т а к… случилось?! Ты вон в книгу пишешь, а все не то! Ты по со-вести пиши… Кто довел нашу Расею-матушку до такой ямищи?! До такого смертоубивства?! А?! Нет, ты сказывай, не виляй… кака притчи-на, кто додумался до такого? Кто научил?… А?!” Непременно спросит. Нет, стыдно войти, нельзя.
И все пропало: ни оконца, ни жаркой печи - высокий опять сугроб. И глухая ночь. И - тоска. А дух от огневых щей и пирогов с кашей так и остался во рту. Но тут другой сугроб, как стена, тоже зашевелился… Черное что-то там, будто большая собака возится, хочет на волю выскочить. И вот, выскочила… но не собака!…- профессор шатнулся от удивления и страха - выскочил на “сцену”… Мефистофель! Совсем тот самый, как представлял Бутенко. И грохнул потрясающе-низким басом: “Я - зде-есь!…” “Но чего ж ты бо-ишься?” “Смотри сме-лей - и пригляди-шься!…” Страх вдруг пропал, и стало тепло-приятно, как в театре.
Крикнуть даже хотелось - “брра-во, Бутенко! Би-ис!!” Но тут пошло другое, уже не как в театре.
Мефистофель заговорил… Но не бутенковским басом, а скрипуче, с едким таким подтреском, козлиным словно, или вот если бы заговорила ехидная кощенка: “Бравов-то уж ты по-сле… а “биса” у меня не полагается.
Ну, no-нюхал?… Как щами-то со свининкой, пирогами с кашей?
Мужицким духом, таким дорогим и ми-лым… Таким родным?!
А ведь в Париже-то ароматы то-ньше, нежней… нэ-с-па?… А-а… ре-ми-ни-сцен-ции, понятно! “И дым отечества нам сладок и приятен”… Брось, ста-ро. Ты поумней же Чацкого, хоть чуть и поглупей моего приятеля… до его дурости, понятно. Влип в конфетку!… Самую-то па-тошную!… Сорвал “маргариточку” и… сорвался! Ты все постиг, и Да поможет тебе Сатана свершить твой труд мироточивый - “Почему так случилось”. Для кой-каких поправок я и принял сию прохладительную ванну. Не слишком тут.комфортно… хоть и с руки мне, наскучила высокая температура, приятно освежиться. Да и оскомину набила последняя работка, уж слишком ки-сло! Да и запашок!… “Фантасмагория”, понятно, разумею. Дешевка! Дешевое вранье, дешевенький обман безглазый… и - на готовеньком! Легко и просто, под аплодисменты! Не говоря уж об… “апофеозе ли-чности”! По-думай… ли-чности! Такая чудотворная икона, должны бы истекать ка-ки-е чудеса… а истекло!… - не стоит шевелить, нанюхался. С тебе подобными преподобными - ку-да полюбопытней. Есть - некая головоломка все-таки… игра ума! Ведь как трудились, подпарывая т к а н ь - т о! Как се-яли… “Разумное, доброе, ве-чное…” и… “спасибо вам скажет сердечное…” - но кто?! Почему так случилось?! Навязчивая темка.
Ответик у тебя готов… неполный только. Плохо ты знаешь Пушкина! Проглядел пустяк, но… важный. Т о г д а - т о… Да без заглавия, ведь… проглядеть не хитро. Да и - в скобках! Теперьто знаешь, спохватился…- “Два чувства дивно близки нам…” Хе-хе-хе-хе-хе-хе…- теперь и бли-зки, да… далеки! Так вот, хочу направить… не из любви к тебе, а так, по долгу… массажиста.
Черт возьми, и я ведь то же… почитываю Пушкина! Ну, что-то в нем… це-пляет. У нас, понятно, под запретом… для зеленцы,”да не смутятся”,- ну, под партой, как, помнишь, Чернышевского, ошибки молодости? Что теперь сей “дум властитель”!
Солома. В Пушкине - остротца “сияньице”… Не думай по привычке глупой, что размяк, и,…”дар невольный умиленья впервые…” - и так далее… ну, поросячьи песенки. Да, стран-но… поросята чертовски падки жалеть черта! петь “демоническое” и поклоняться. Впрочем, мерси-с на лестном слове. Все вы ужасные жалетели… с прохладцей. А, бай-ронизм! Перешагнули?
Ну, что такое “ангел нежный” “в дверях Эдема”? Ну, сиял… да еще “главой поникшею”! Хе-хе-хе, как ми-ло! А что ему делать, как не сиять? Ведь сам же хохотал… не помнишь? Я только твои словечки вспомнил, не корежься. Подумать… что я могу к пятнадцатилетке-невинности, с душком просвирки! Нет-с, я люблю с горчичкой. Но Пушкина почитываем - у-мен! Для тренировки. Надо же знать противника, быть начеку. Так вот-с, ты все-таки полюбопытней “бесов”… в извивах мысли. Факт, не комплимент. Логика твоя! редкая головоломка, увлекаюсь.
Строишь дворец, а выйдет… и черт не разберет, что выйдет… прорва?… А труд мироточивый! Судишь себя, а… гимн.
Это задело. Профессор попытался возражать: “Моя дедукция, если читают не предвзято, совершенно объективна… все предпосылки…” - но “Мефистофель”, в смехе, перебил:
– А, брось, старо. Я предложу тебе ин-дукцию! Не оченьто комфортно, негде и присесть. Холодок люблю, но несколько повышена температура, сядешь - выйдет грязь. Ми-лая, родная… но грязь. А я ведь чистоту люблю, на дню три раза зубы чищу… как-кие! в мои-то лета!… А ведь первая моя встреча с же-нщиной восходит… А была ка-кая!… Приятно вспомнить, но, увы, не-по-вто-ри-мо. А знаешь, не махнуть ли нам в…- ты ведь ан-тичник! - в Грецию? В Каноссу не желаешь?… Так поведем ин-дукцию в ан-тичном месте.
Профессор увидал пустую комнатушку, обшарпанную, заплеванную, угарное ведро на глине. Да, Греция… та самая, в которую вступил он, “свободный”, с корабля, т о г д а… признал ведро - мангал.
– Комфорт! - мяукнул черт, болтая руки над мангалом, - античность.
Это был уже не “Мефистофель”, а волосатый, желчный, в жидкой бороденке, со скверными зубами, с помятой папироской, в пиджачишке, в бахромчатых манжетах, серых, в размятых туфлях.,.- “вечный студент”. Напоминал кого-то… кто же он?
Такое отвратительное что-то…- что же? Томило, вспоминалось…; нет, не мог. Воняло затхлым… бельем бессменным, прелыми носками?… Но голос тот же, со снеговой поляны.
