Иван Ефремов - Сердце Змеи
Афанеор в испуге отшатнулась:
— Это так ужасно, что кажется сказкой о злобных джиннах.
— Горе, но это правда! Джинны действительно создали эту страшную штуку. Весь мир в большой опасности, а теперь эта опасность подошла и к нам. Чтобы сделать эти бомбы еще страшнее и ядовитее, они устраивают пробы. Для этого выбирают пустынные, ненужные им места, отдавая их в жертву отраве, и вот французы выбрали Сахару!
— Но ведь не будут делать пробу там, где есть люди?
— Нет, конечно. Я думаю, что они возьмут самую мертвую местность пустыни.
— Танезруфт?
— Нет, там проходит большая автомобильная дорога в страну черных.
Они, наверно, выберут пустыню Тенере или рег Амадрор. Я не знаю, только думаю так!
— Но там и в самом деле никого нет!
— Но яд разнесется оттуда по всей Сахаре!
Афанеор опустила голову и молчала. Тирессуэн закурил, устремив взор в розовую мглу, заливавшую эрг с востока. Девушка, помолчав, сказала:
— И ты, узнав об этом, рассказал другим? И за это военные стали преследовать тебя?
Туарег кивнул, зорко взглянув на Афанеор.
— И ты чувствуешь, что обязан это делать… я то же сделала бы на твоем месте и… буду делать с тобой или одна!
Тирессуэн порывисто поднялся.
— Ты хочешь мне помочь? Ты будешь со мной? Это так хорошо, что даже трудно сказать! Французы — они думают, что наши женщины такие же пленницы мужчины, какими они представляют себе арабок! Поэтому ты не будешь у них на подозрении, а то, что знают женщины, будут знать все!
— Да, я постараюсь — и дети узнают от матерей, мужчины — от возлюбленных, внуки — от бабушек!
— Но ты будешь в большой опасности. Если узнают, то не пощадят тебя!
— А ты что хочешь делать? — упрямо нахмурилась девушка. — Расскажешь все… а потом? У французов — броневики, самолеты, они сотрут с лица земли горстку туарегов… Неужели возможно сопротивление?
— Сопротивляться безнадежно — пустыня вся открыта с воздуха, и мы на ней как на ладони для самолетов. Но весь народ уничтожить не дадут — это я тоже узнал! Теперь другое время, и каждая страна уже не может делать все, что хочет, в своих владениях. Есть собрание союза стран, есть твоя заветная Россия — она уже выступала в защиту арабов. А мы не дадим привезти ядовитую бомбу ни в Тенере, ни в Амадрор! В пустыне есть тайные источники, не отмеченные на французских картах, есть и хорошие убежища. Если аллах судил нашему народу умереть, то он умрет с оружием в руках, а не подохнет от отравы, как облезлый пес жителя оазиса!
Девушка прильнула к Тирессуэну, обвивая его шею своими смуглыми тонкими руками.
— Ты дашь мне, — горячее чистое дыхание ласково коснулось лица туарега, — это… — девушка показала на винтовку, прислоненную к опорному столбику шатра, — я умею стрелять!
— Потом! Сейчас нужнее твое слово и твои песни.
— Я поняла! Но как ты узнал о низком деле, задуманном французами?
В России? "Поселитесь под крышей в городе, и низость войдет в ваши сердца!" — верна старая поговорка.
— Нет! Была верна для прадедов в маленьком нашем мире! Я узнал обо всем не в России — во Франции. И там есть люди, много людей с чистым сердцем. Они защищают нас, они пишут, кричат, рисуют — делают все, чтобы не дать отравить Сахару. И еще множество людей во всех странах…
— Тогда почему же не запретят совсем эти адские бомбы?
— Есть страны, где народ под гнетом власти, тем более сильной, чем выше стало могущество оружия. Когда-нибудь, если смертельная опасность наступит им на горло, народы поднимутся, презирая смерть, и никакое оружие не спасет зарвавшиеся власти. Найдут самую глубокую на земле пещеру и закопают там навсегда ужасное порождение злых джиннов.
— А сейчас?
— Прости их, они не воины! Еще очень плохо — людям так много лгали, что они не верят друг другу более, не верят никому, хотя бы тем, кто пришел открыть им глаза и спасти их. Это самая большая беда для народов Европы.
— О да! Лучше сто раз ошибиться, поверив в благородную сказку, чем отвергать все, стараясь быть умнее сердца! Но что же увидело твое сердце в России? Теперь я знаю о тебе, иду с тобой, но ты мне не сказал еще всего о путешествии…
— Очень поздно. Завтра мы поедем к ихаггаренам твоего племени.
Путь длинен, и ты узнаешь все, что я видел.
Верблюды выбрались из уэда и пошли по длинной гряде над морем высоких дюн. Острые, изогнутые верхушки песчаных холмов были окрашены солнцем, как тысячи кривых сабель из сверкающего золота, разбросанные по равнине. Горячий ветер немного умерял зной солнечных лучей, лившихся на землю потоками огня. Мехари не любят бежать вплотную.
Тирессуэну приходилось напрягать голос, продолжая свои рассказы. Под свист ветра пустыни он говорил о молодом друге из русского города, который не задавал ему назойливых вопросов, какими досаждали ему французские газетчики. Он охранял Тирессуэна от излишнего любопытства, вызываемого его необычным нарядом, и старался лишь показать ему побольше.
Туарег запомнил посещение громадного завода, где люди в промасленных костюмах ловко повелевали непонятными машинами.
Металлическая пыль въелась в их лица и руки, отчего все они казались более черными, чем другие люди русского народа. Там, где плавили сталь, работа показалась таурегу достойной духов ада — джиннов. Но там были не джинны, а приветливые люди, которые встречали Тирессуэна так просто и открыто, что туарегу казалось, будто он давно знает их.
Тирессуэн запомнил также гигантский дворец, наполненный картинами. Туарег долго шел по бесконечным высоким залам, увешанным картинами от пола до потолка. Картины походили одна на другую, изображая темными, тусклыми красками людей громадных размеров, почему-то голых, некрасивых, с дряблыми и рыхлыми телами. Эти люди то убивали друг друга, то униженно валялись в ногах у свирепых владык, то объедались невероятным количеством пищи. Нередко на картинах размерами больше эхена была изображена только пища — отвратительные груды зарезанных животных, мерзких рыб и больших пауков, фрукты и хлебы…
Недоумевающий Тирессуэн попросился уйти отсюда скорее, но юноша, весело смеясь, повел его дальше. Они проходили по красивым, как в раю, мраморным белым лестницам, между высокими колоннами из розового или серого полированного камня. Он видел комнаты, сплошь отделанные темным деревом или пластинками прекрасного голубовато-зеленого камня, оправленного в золото (бронзу, как сказал его спутник — студент).
Белые статуи нагих женщин чудесной красоты стояли и лежали в галереях и казались вылепленными из затвердевшего неяркого света, лившегося от серого неба через громадные, наглухо закрытые стеклами окна…
