Нил Гейман - Американские боги. Король горной долины. Сыновья Ананси
Однажды она попеняла ему, когда они шли и держались за руки, на то, что он неживой. Ей тогда хотелось выбить из него хоть искру какого-нибудь живого чувства. Хоть какого-нибудь.
Она вспомнила, как шла с ним рядом и надеялась: пускай он поймет, что я хочу сказать.
Но умирая на этом своем дереве, Тень был живой, еще какой. Она наблюдала за ним, пока в нем угасала жизнь, и свет в нем постепенно сходился в яркую живую точку. И еще он попросил ее остаться с ним, остаться на всю ночь. Он ее простил… ну, наверное простил. Не важно. Он изменился: это она знала наверняка.
Тень сказал ей, чтобы она шла на ферму, и там ей дадут воды. В доме огонь не горел, и она вообще никого не видела. Но он ей сказал, что там о ней позаботятся. Она толкнула входную дверь, и дверь отворилась, жалобно заскрипев ржавыми петлями.
В левом легком у нее что-то зашевелилось, что-то такое, что зудело и жило своей собственной жизнью и от чего ей хотелось кашлять.
Она оказалась в узком коридоре, едва ли не напрочь перегороженном высоким пыльным пианино. В доме пахло застоялой сыростью. Она протиснулась мимо пианино, открыла дверь и оказалась в замусоренной гостиной, сплошь заставленной вместо мебели какой-то рухлядью. На каминной полке горела масляная лампа. Под ней, в камине, горел каменный уголь, хотя ни огня, ни дыма она снаружи дома не почувствовала. Огонь был яркий, но в комнате от него теплее не стало, хотя, и Лора первая готова была это признать, виною в том вполне могла оказаться и не комната.
Смерть причиняла Лоре боль, хотя сама эта боль состояла по большей части из ощущений скорее нематериальных: из отчаянной жажды, которая давно уже иссушила каждую клеточку ее мертвого тела, из отсутствия в ее костях живого тепла — полного и абсолютного. Иногда она ловила себя на мысли: интересно, согрели бы ее жаркие и шумные языки погребального пламени, или мягкое, толстое коричневое одеяло земли; или холодное море — смогло бы оно унять ее жажду?..
До нее вдруг дошло, что в комнате кто-то есть.
На ветхой кушетке сидели три женщины, похожие на какую-то странную художественную экспозицию. Кушетка была накрыта протертым до дыр бархатным покрывалом тускло-коричневого цвета, который когда-то, может быть, сотню лет назад, был ярко-желтым, канареечным. С того самого момента, как она вошла в комнату, они молча следили за ней глазами.
Лора даже не отдавала себе отчета в том, что они здесь есть.
В черепе у нее что-то зашевелилось и выпало в носовую полость. Лора нащупала в рукаве бумажную салфетку и выбила в нее нос. Салфетку она смяла, бросила вместе с содержимым на горящие в камине угли и стала наблюдать, как сперва прогорела бумага — потемнела, обуглилась, а потом превратилась в ярко-оранжевое кружево — и как корчатся и чернеют от жара черви.
Когда сгорело все, она повернулась к сидевшим на кушетке женщинам. Они так и не двинулись, с тех самых пор, как она вошла: ни единым мускулом, ни на волосок. Просто сидели и смотрели.
— Здравствуйте. Это ваша ферма? — спросила она.
Самая большая из трех женщин кивнула. Руки у нее были очень красные, а выражение лица — отсутствующее.
— Тень — ну, тот человек, который висит на дереве, это мой муж — так вот, он сказал, чтобы я вам передала, что он вас просит дать мне воды.
В животе у нее шевельнулось что-то большое. Выгнулось — и затихло.
Самая маленькая из трех женщин слезла с кушетки. У нее даже ноги не доставали до пола. И мигом выскочила из комнаты.
Лора слышала, как где-то захлопали двери. Потом, уже снаружи, начал раздаваться ритмический скрип дерева. И каждый следующий звук сопровождался плеском воды.
Довольно скоро маленькая женщина вернулась. В руках у нее был коричневый глиняный кувшин с водой. Она осторожно поставила его на стол и вернулась на прежнее место. Подошла к кушетке, подтянулась на руках и, перебросив себя через край, уселась рядом с сестрами.
— Спасибо, — Лора подошла к столу, огляделась в поисках стакана или чашки, но ничего подобного в пределах видимости не наблюдалось. Она взяла со стола кувшин. Он был тяжелее, чем казался на вид. И вода в нем была идеально чистая.
Она поднесла кувшин ко рту и начала пить.
Вода оказалась холоднее, чем она могла себе представить. Чем вообще может быть вода в жидком состоянии. Она обожгла ей язык и горло — и заломило зубы. Но Лора все пила и пила, и никак не могла остановиться, чувствуя, как ледяная струя проникает все глубже в ее тело: в желудок, в живот, в сердце, в жилы.
Вода ручьем текла ей в глотку. Она была как жидкий лед.
Потом Лора вдруг заметила, что кувшин пуст, и удивленно поставила его обратно на стол.
Женщины с бесстрастным выражением на лицах продолжали на нее смотреть. С самого момента своей смерти Лора не мыслила метафорами: вещи либо есть, либо их нет. Но теперь, глядя на неподвижно сидевших женщин, она поймала себя на том, что думает о судьях, или об ученых, которые наблюдают за подопытным животным.
И вдруг ее пробила конвульсия. Она протянула руку к столу, чтобы не потерять равновесия, но стол ушел в сторону и накренился, и у нее едва получилось уцепиться за самый край. Она ухватилась рукой за столешницу, и ее начало рвать. Из нее вышла желчь, и формалин, и черви, и многоножки. А потом она почувствовала, что теряет сознание и что из нее льется моча: тело выталкивало из себя все, что было в нем лишнего, отчаянно, всеми доступными ему средствами. Она закричала бы, если бы могла: но тут пыльные половицы с размаху ударили ее в лицо, так быстро и сильно, что наверняка бы вышибли из нее дух, если бы она еще могла дышать.
Время окатывало ее, ввинчивалось в ее тело, закручиваясь, как пыльный смерч. Тысяча воспоминаний начали всплывать все сразу: она потерялась в универмаге, в предрождественскую неделю, и папы нигде не видно; а вот она уже сидит в баре «Чи-Чи», заказывает клубничный дайкири и окидывает взглядом парня, с которым ей устроили свидание вслепую, большого, серьезного полумужчину-полуребенка — интересно, а как он целуется; а вот она в машине, и машина дергается, крутится, и подкатывает тошнота, и Робби кричит на нее, пока металлический столб в конечном счете не останавливает машину, а все, что в ней было, продолжает по инерции лететь…
Вода времени, что рождается в источнике судьбы, Колодце Урд, это не живая вода. То есть не совсем живая. Но она питает корни мирового древа. И другой такой воды на свете нет.
Когда Лора очнулась в пустой гостиной, ее била дрожь, а дыхание облачками пара просачивалось в холодный утренний воздух. На тыльной стороне ладони у нее была глубокая царапина, и из этой царапины текла жидкость цвета живой свежей крови.
