Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник) - Эллисон Харлан

– Ты, главное, убедись, что Спанки говорит правду, – услышав это прозвище, я невольно засмеялся, и она опять улыбнулась, – а я уж разберусь с тем, как будет выглядеть мир в одну минуту первого воскресенья.

Я встал, собрал бумажки в конверт и сунул его под мышку. Улыбнулся самой дружеской улыбкой, на какую был способен, и сказал:

– Мне нужно знать, что ты не смухлевала и не предупредила Спаннинга, что я могу читать мысли.

– Я никогда бы так не поступила.

– Просто скажи, что ты этого не делала.

– Я не говорила ему, что ты можешь читать мысли.

– Врешь.

– Ты что, опять…?

– Не было необходимости. У тебя на лице всё написано.

– Какая разница, знает он или нет?

– Никакой. Я прочитаю его мысли, с предупреждением или без. Мне и трех секунд хватит, чтобы понять, убил он этих людей или нет. Или, может, убил, но не всех.

– Мне кажется, я люблю его, Руди.

– Ты говорила.

– Но я не стала бы тебя подставлять. Мне просто нужно знать. Поэтому я тебя и попросила.

Я улыбнулся и ничего не ответил. Она всё ему рассказала, и он знал о моем визите. Вот и славно. Если бы она не предупредила его, я бы попросил ее это сделать – чем больше он будет осторожничать, тем легче мне будет прочесть его мысли. Я быстро учусь, в этом деле мне нет равных: я одолел Библию на латинском языке за неделю; изучил базовую фармакопею за три дня; научился играть на басу за выходные и освоил сборник тактических игровых комбинаций «Атланта Фэлконс» [93] за час. Однажды, в минуту слабости, я за две минуты узнал, что такое болезненная менструация. Чем больше человек старается скрыть от меня смрадные ямы своих грехов и подавленный стыд, тем быстрее я адаптируюсь в его мире. Это как с детектором лжи: человек, которому есть что скрывать, нервничает, потеет, дергается и выдает себя с головой. Я именно такой детектор: чем больше от меня пытаются скрыть, тем глубже я могу нырнуть.

Есть такая африканская пословица: «Смерть приходит без барабанного боя». Не знаю, почему я вспомнил ее.

Чего не ждешь от тюремного начальства, так это чувства юмора, но в тюрьме Холман с юмором был полный порядок. Этот монстр выглядел, как юная девственница: белые брюки, белая рубашка с коротким рукавом, застегнутая на все пуговицы, белые носки. Даже тяжелые коричневые ботинки с траурными неопреновыми подошвами не нарушали общего эффекта девственной чистоты и эфемерности. Явление в белом крепко держал за локоть черный охранник.

Да, тяжелые ботинки не нарушали эффекта; к тому же они были почти бесшумными – казалось, что Спаннинг парит в воздухе. «О да, – подумал я, – теперь мне все понятно». Этот ангел во плоти мог впечатлить даже такого стреляного воробья, как Элли. Еще как мог.

Хорошо, что шел дождь: будь солнечно, у него еще и нимб над головой бы сиял. Этого я бы не выдержал, заржал бы, как ненормальный. Но дождь за окном лил, как из ведра, что сделало мою поездку из Клэнтона возможным претендентом на внесение в список «Самых незабываемых моментов моей жизни». Замечательный опыт: ехать сквозь водяную стену, которой конца не видно. Я раз шесть съезжал в канаву на обочине шоссе I-65 – просто удивительно, как я умудрился там не завязнуть. Но каждый раз, когда меня выносило на обочину (даже когда меня развернуло на 360 градусов и я чуть не разбил «форд-ферлейн»), я почему-то не сдавался и, крутя руль, как припадочный, выбирался из красной алабамской грязи на бесконечную черную наковальню шоссе, по которой лупил дождь. Тогда я счел это знаком судьбы, для которой стихия не помеха, да и сейчас так считаю. У меня была назначена встреча, и судьба позаботилась, чтобы я ее не просрал. Но хотя я казался себе неуязвимым, километрах в пяти к северу от Атмора я все-таки свернул с шоссе на 57 съезде, выехал на боковую дорогу и заехал в отель «Бест Вестерн». Я не собирался ночевать так далеко на юге (хотя неподалеку, на заправке «Мобил», и работала одна симпатичная девушка с прекрасными зубами), но дождь явно зарядил надолго, и все, чего мне хотелось – поскорее покончить с этим делом и завалиться спать. Долгая дорога в такую погоду, да еще на такой паршивой машине, как «ферлейн», и перспектива встречи со Спаннингом… мне была необходима передышка. Немного забытья. Я заселился, постоял полчаса под душем, переоделся в костюм-тройку и позвонил портье, чтобы узнать, как добраться в тюрьму Холман. По дороге туда со мной приключилось нечто приятное. Это был последний приятный момент перед чередой неприятностей, и я до сих пор цепляюсь за него, вспоминая снова и снова. В мае расцветают венерины башмачки и цветут до начала июня. В лесах, на болотах, на склонах холмов внезапно появляются россыпи желтых и лиловых орхидей. Дождь на мгновение стих, как будто я попал в эпицентр бури: секунду назад – всемирный потоп, и вдруг – абсолютная тишина, которая тут же сменилась пением птиц и кваканьем лягушек. Вокруг кромешная темнота, которую нарушает только свет моих идиотских фар, и прохладно, как в колодце после дождя. Я опустил окно, чтобы не заснуть, и внезапно почувствовал тонкий аромат майских орхидей. Где-то слева в темноте на невидимом мне холме или в невидимом лесу пестрели венерины башмачки, украшая ночь своим чудесным запахом. Я не стал притормаживать и не пытался сдерживать слезы; просто ехал, задыхаясь от жалости к себе, а почему – сам не знал.

Наконец, в трех часах пути от последнего приличного ресторана «Империал барбекю» в этой части света и на самой границе с Флоридой, я свернул на подъездную дорогу к Холману. Если вам не приходилось бывать в тюрьме, мои слова впечатлят вас не больше, чем стихи Чосера – кротких людей племени тасадай [94].

Камни взывают.

У церкви есть прекрасное название для мест, подобных этому заведению для улучшения человеческой расы. Представляю вам это патентованное хлесткое определение авторства достойных людей, принадлежащих к католицизму, баптизму, иудаизму, исламизму, друидизму и разным другим измам – тех, кто принес нам инквизицию, Торквемаду, первородный грех, священные войны и конфликты на религиозной почве и пускают в ход бомбы, чтобы доказать, что эмбрион имеет право на жизнь. «Проклятое место».

Звучит отлично, просто как «с нами Бог», правда?

Проклятое место.

Как говорят по-латыни, situs [95] жуткого дерьма. Место, где творилось зло.

Над такими местами будто висит черное облако. Представьте себе пансионат, которым управляет Джесси Хелмс или Стром Термонд [96]. Любая большая тюряга – именно такой пансионат. Джолиет, Даннемора, Аттика, Равей в Джерси, жуткая дыра в Луизиане, называемая «Анголой», Фолсом – старый, не новый, Квентин и Оссининг (Синг-сингом эту тюрьму зовут только те, кто читал о ней в книжках; заключенные всегда говорят «Оссининг»). Тюрьма штата Огайо в Колумбусе, Ливенвортская тюрьма в Канзасе. Тюрьмы, про которые рассказывают заключенные, которым пришлось нелегко. Древние стены тюрьмы Пеликан-Бей держатся на цементе вины, порочности, полного равнодушия к человеческой жизни и неразбавленной злобы заключенных и охранников. Стены и пол этой тюрьмы десятилетиями впитывали боль и одиночество миллионов мужчин и женщин. И камни этих стен взывают. Проклятое место. Вы чувствуете тяжесть этого проклятия, когда проходите через тяжелые ворота и металлические детекторы, когда выкладываете содержимое своих карманов и открываете портфель, чтобы чьи-то толстые пальцы могли перебрать бумаги. Вы чувствуете это всей свой кожей, словно слышите, как заключенные стонут, бьются о стенку и грызут себе вены.

А я чувствовал это гораздо сильнее обычного человека.

Я, как мог, блокировал это чувство, старясь вызвать в памяти запах орхидей в ночном воздухе. Меньше всего мне хотелось случайно попасть в чей-то мир и увидеть то, что сделал этот человек, чтобы на самом деле заслужить себе место здесь, а не просто то, на чем он попался. И я не только о Спаннинге говорю, я говорю о каждом из них. О каждом мужике, который забил до смерти свою девушку за то, что она принесла ему не тот хот-дог из закусочной. О каждом бледном, благочестивом святоше, который похитил, изнасиловал и изрезал на куски мальчика, прислуживающего в церкви, потому что голоса велели ему это сделать. О каждом паршивом наркоше, который застрелил старушку ради талонов на еду. Если бы я хоть на мгновение ослабил свою защиту, я бы поддался искушению и направил бы свой луч в голову одного из них. В минуту слабости. Трасти [97] провел меня в кабинет начальника, где секретарь проверила мои бумаги и карточки. Она посмотрела на фото на карточке, потом на мое лицо, потом слова на фото, снова на лицо и так еще несколько раз, пока, наконец, не выдержала: