Эдгар Пенгборн - Зеркало для наблюдателей
— Подожди-ка, Шэрон! Этот Билли Келл… Мне кажется, он повредил тебе руку. Ты можешь сказать мне, что случилось?
— Я не могла позволить вам избить его. Откровенно говоря, я не могла бы взять на себя такую ответственность.
— Я не избиваю людей. Я бы просто слегка припугнул его.
— Он не из пугливых, да и все равно я не боюсь его. Он на самом деле не ломал мне палец, просто притворился, что сломает.
Она не была изобретательной во лжи, и я добился своего простым молчаливым ожиданием.
— Ну, он пытался заставить меня сказать… кое-что, о чем я не скажу, и все. При меня и Анжело. Билли может пойти утопиться. Он явный феномен, мистер Майлз…
— А палец?
— Все в порядке, честно… Смотрите, как играют гамму.
Она продемонстрировала, прямо на полу. И я обнаружил, что ее рука цела и невредима. А потом я обнаружил, что ее большой палец прекрасно знает, как с абсолютной четкостью подкладываться под остальные пальцы. И это после одного-единственного урока. Медленно, разумеется, но правильно!..
Вы сами, Дрозма, благожелательно отзывались обо мне как о пианисте. Но я знаю, что мы никогда не сможем сравниться с лучшими музыкантами-людьми. И совсем не потому, что наши искусственные пятые пальцы недостаточно подвижны для фортепиано… Вам никогда не приходило в голову, что причина только в том, что человеческие существа, живущие столь короткое время, всегда помнят об этом в своей музыке?
— Я озадачен, Шэрон. Сегодня утром Анжело говорил что-то о Билли Келле. Вроде бы они друзья, как я понял.
В ее голосе зазвучала взрослая горечь:
— Он думает, что Билли ему друг. Однажды я пыталась доказать обратное. Он мне не поверил. Ведь он считает, что все вокруг хорошие.
— Не знаю, Шэрон… Не думаю, чтобы кому-то, кто бы он ни был, удалось дурачить Анжело достаточно долго.
Что ж, это была удачная мысль, и она, казалось, заставила Шэрон почувствовать себя гораздо лучше.
Она снова искусно переменила тему:
— Если вы хотите, мы могли бы сделать Амагою космическим кораблем. Иногда я так делаю.
— Здравая идея.
Откуда-то из глубин мертвой кухни донеслись крадущиеся быстрые шаги.
— Не берите в голову, — сказала Шэрон. — Знаете, когда я ухожу отсюда, я все закрываю другим ящиком. Чтобы не подпустить феноменов…
Когда я вернулся с космического корабля, на ступеньках крыльца меня встретил нарядно одетый Анжело и передал приглашение хозяйки на чашечку кофе. Ферман был уже внизу. Чашечка кофе, согласно воле Розы, состояла из пиццы и полудюжины других соблазнительных блюд. Сама Роза в воскресном наряде выглядела увядающей от чего-то более значительного, чем утренняя жара.
— Вы хотели тишины и покоя, мистер Майлз, — произнесла она с сожалением.
— Зовите меня Беном.
Я старался расслабиться, но не потерять чопорности «мистера Майлза». Уж тот-то не имел никаких шансов сойтись с Шэрон поближе, подумалось мне.
Мы опять вспомнили альбомы с фотографиями. Ферман снова и снова возвращался к одному и тому же вопросу: зачем они могли понадобиться вору?
— А у нас внизу ничего не пропало, — сказал Анжело. — Я проверял.
Через некоторое время Ферман нерешительно произнес:
— Анжело, Мак сказал мне, что он… ну… выкопает место. Во дворе. Если ты хочешь, чтобы он это сделал.
Анжело поперхнулся:
— Если это позволит ему чувствовать себя лучше…
— Дорогой мой, — почти прошептала Роза. — Angelo mio… пожалуйста…
— Извините, но не передаст ли кто-нибудь Маку, что я уже вышел из пеленок?
— Ну, сынок, — сказал Ферман. — Мак как раз подумал…
— Мак как раз не подумал!
Наступила натянутая тишина. Потом я не выдержал:
— Слушай, Анжело… Будь терпелив к людям. Они стараются.
Он с раздражением глянул на меня поверх симпатичного кухонного столика, но раздражение это тут же исчезло. Теперь он казался озадаченным: вероятно, его одолевали мысли о том, кто я и что я, какое место я занимаю в его тайно расширяющимся мире. Справившись с собой, он извинился:
— Простите, дядя Джейкоб! Пусть Мак сделает это. Я обозлился, потому что из-за моей поганой ноги не справляюсь с лопатой.
— Анжело, не употребляй таких слов!.. Ведь я же просила тебя!
Его лицо сделалось свекольно-красным. Ферман не выдержал:
— Пусть, Роза. На этот раз… Я бы и не так выражался, если бы Белла принадлежала мне. Ругань еще никогда никому не приносила вреда.
— Воскресное утро, — захныкала Роза. — Всего час, как закончилась месса… Ладно, Анжело, я не сержусь. Но не говори так. Ведь ты же не хочешь быть похожим на этих мальчишек-хулиганов с улицы!
— Не такие уж они и хулиганы, мама. — Билли Келл напускает на себя такой вид, но это ничего не значит.
— Хулиганские слова делают хулиганским мышление, — сказал Ферман, и эта мысль, похоже, не возмутила Анжело.
Вскоре я откланялся. Анжело вызвался проводить меня. Едва мы подошли к лестнице, он вдруг спросил:
— Кто вы, мистер Майлз?
Это было в его стиле — закончить разговор пренеприятнейшим вопросом. Я не имею в виду, будто меня обеспокоило мое марсианское происхождение — нет, конечно. Мне не понравилось то, что придется уклоняться от правдивого ответа.
— Ничем не примечательный экс-учитель, как я уже говорил твоей матери. А в чем дело, дружок?
— Ну-у, ваша манера истолковывания некоторых вещей… э-э…
— Не такая, как у большинства людей?
Он пожал плечами, и от этого телодвижения за версту несло тщательной продуманностью — так оно было изящно.
— Я не знаю… Я встретил в парке одного старика, около месяца назад. Возможно, и он… Он обещал дать мне на время несколько книг, но больше я его не видел.
— Что за книги, не вспомнишь?
— Некто по имени Гегель. И Маркс. Я пытался взять Маркса в публичной библиотеке, но они выдать отказались.
— Сказали, что дети не читают Маркса?
Он быстро взглянул на меня, и во взгляде этом явно присутствовала некоторая доля недоверчивости.
— Я мог бы взять их для тебя. Если хочешь.
— Возьмете?
— Разумеется! И эти, и другие… Никогда не разберешься, что такое хорошо, а что такое плохо, пока не доберешься до первоисточника. Но пойми, Анжело, — ты пугаешь людей. И тебе известно почему, не так ли?
Он покраснел и, как всякий маленький мальчик, шаркнул носком ботинка по полу.
— Я не знаю, мистер Майлз.
— Люди думают строго определенным образом, Анжело. Они представляют себе двенадцатилетнего мальчика таким и никаким другим. Когда появляется ребенок, мысли которого не соответствуют его возрасту, у людей возникает ощущение, будто покачнулась земля. Это их пугает. — Я положил ему руку на плечо, желая донести до него то, что не выразишь словами.
