Оксана Аболина - Конкурс Мэйл.Ру
Я выругался, отпустил ручку, снял цепочку. Дверь открылась и вошел Хиппа с Найдой на поводке.
— Ну, напугал, — облегченно вздохнула Дашка. — А что со светом творится?
— Не знаю, — помотал лохматой шевелюрой Хиппа, — света нет до первого этажа. Он выразительно и бестактно посмотрел на Дашку — мол, поговорить с супругом надо, и жена ушла на кухню.
— Ты и вправду не знаешь, что со светом? — спросил я.
— Лампочки перебиты. Но кто это сделал — не знаю, — ответил Хиппа. Звонил в жилконтору — обещали к вечеру вставить новые.
— А камеры что показали?
— Да никто ж не следил. А запись не ведется. Мы ведь сами денег не насобирали — забыл, что ли?
Я помнил. При профилактике видеофонов мастерская предложила нам приобрести к ним записывающие устройства за дополнительную плату, но соседи решили, что это слишком дорогое удовольствие. Для безопасности достаточно просматриваемой насквозь лестницы. Ну, вот тебе и результат.
— Как думаешь, это сатанисты?
— Не знаю, честно говоря, — признался Хиппа. — Может быть, и не они. Сейчас чего только не случается. Но я как раз зашел предупредить тебя, чтобы ты все-таки зря не рисковал. Семью пожалей хотя бы.
— А в звонок-то чего не позвонил?
— Да я вообще сначала не хотел зря беспокоить, звякнул по трубке — никто не берет. Встревожился вот маленько.
— Я зарядку делал. На тренажере. Трубка осталась в кармане рубашки. Не услышал звонка, извини — и без Хиппиного осуждающего взгляда я понял, что поступил опрометчиво. Надо быть внимательнее. Пока вся эта история не закончится, трубку надо носить с собой везде и всюду, даже в туалет. Мало ли что.
— А в звонок я звонил, только ты открыл малость дверь, а потом не стал меня пускать. Я так понял — остерегаешься. Правильно, в общем, делаешь. Дверь лучше неизвестно кому не открывать. Тем более такие дела.
— Не было никакого звонка, — сказал я. — Я просто пошел проверить свет на лестнице. Я понятия не имел, что за дверью кто-то есть.
Хиппа выразил на лице удивление. Он достал из кармана такую же, как у меня, трубку, включил ее в режиме фонарика и осветил дверную коробку. Звонок был на месте, но провода от него к квартире были вырваны с корнем.
— Мда, — сказал Хиппа, — будь, Скиталец, умненьким-благоразумненьким буратинкой. Мотай себе на ус. Учись жизни. Не все ладно в Датском королевстве. Пойду я, звони, если что, — и свистнув кавказке, он скрылся в темноте.
Я заскочил на кухню к Дашке, наскоро хлебнул кофе, сказал, что до обеда смертельно занят, для всех отсутствую, и пошел работать за комп. Только сначала мельком глянул на страничку рейтинга. Ситуация с ночи в корне не изменилась. Я решил заняться работой. Начальство и впрямь наваливало ее от души. Но зарабатывать на хлеб — хочешь-не хочешь, надо. Я отложил все мэйловские заморочки до обеда.
ЧАСТЬ ПЯТНАДЦАТАЯ
Длинноухий у меня все-таки молодчина, он собрался наконец, взял себя в руки. Когда я пришел на кухню, чуть припозднившись к обеду, он сидел за столом и весело трепался с Дашкой о каких-то детских пустяках. Меня даже обида кольнула — до чего быстро сын стал равнодушен к моей судьбе. Но я догадывался, что безупречное поведение Длинноухого — маска, личина, которой он прикрывает истинное свое состояние — тревогу. И я стал поддерживать эту игру — раскисать нам сейчас — ох, ни к чему!
После обеда я проверил видеофон. Свет на лестнице был, камеры работали, можно было вылезать наружу без опаски. Я спокойно починил звонок и вернулся к компьютеру. Резюме от начальника по поводу сделанной до обеда работы еще не пришло, и я позволил себе погрузиться в почту. Пришло множество удивленных и возмущенных писем от знакомых — похоже, хоть конкурс «суд общественности» специально и не рекламировался, но весть о нем облетела уже всех.
Я зашел в мир Феи. Фея, надо признать, потрудилась на славу. Она написала мощный по стилю и содержанию протест администрации, местами едкий, колючий, местами — переливающийся глубокими лирическими тонами — скорее, это был даже манифест, чем протест, и в целом я бы назвал его пулей. И это была очень меткая пуля. Вряд ли она понравится администрации. А еще меньше ей понравится то количество подписей, которые оставили под протестом посетители мира. Я не стал смотреть, кто именно подписался, просто отметился, как и все. Вероятно, Фея следила за пополнением списка, потому что уже через минуту она выскочила по каналу быстрой связи и сообщила, что протест отослала администрации еще в десять утра, и каждые час-два извещает ее о количестве новых подписей.
Я поблагодарил Фею за активную помощь. В конце концов, из людей незаинтересованных, она оказалась пока единственной, кто совершил попытку остановить распространение этого бреда. Я прекрасно сознавал безнадежность этих усилий. Взаимоотношения администрации и пользователей напоминали мне Хиппу с его Найдой. Пользователь был ручным, он, конечно, мог, если был сильно недоволен, показать зубы, зарычать, но цапнуть не мог. Ему подчас давали порезвиться, но обычно водили на коротком поводке с жестким ошейником. Администрация всегда делала то, что нужно ей, и считалась с клиентами лишь постольку, поскольку ей самой это было необходимо для собственного процветания. Я понимал, что конкурс «суд общественности», который раньше был много безобиднее, и в прежние годы являлся скандальным, резко увеличивал популярность Мэйла. Он был рекламой. Страшненькой, как удав, но очень даже притягивающей к себе рекламой. Собирать подписи, конечно, бессмысленно, но высказать свое «Пфи!» — почему бы и нет?
Было в почте среди прочих письмо и от Цыпочки. Девочка писала, что недостойна моей помощи, так как поставила мне плюс. Но это ведь было еще в первый день! Она меня еще не знала тогда! Она была напугана и поставила плюсы всем-всем-всем! А теперь она чувствует себя виноватой перед теми, кого так ужасно подвела. И, к сожалению, она не может теперь ничего изменить. А ей бы так этого хотелось. В общем, сопли, бред, детский сад с оттенком искреннего раскаяния и потаенной надеждой, что я ее не брошу. Цыпочка жаловалась на одиночество. Никто из друзей даже не выразил ей сочувствия, все отвернулись от нее, стали избегать, как прокаженную, как будто на ней клеймо парии. И на ее письма никто, кроме меня, не отвечал.
Я ответил. Я сказал, что не вижу на Цыпочке никакой вины. Она действовала в состоянии стресса, бессознательно, наполненная страхом, и это вполне естественно для человека, на которого смертельная опасность свалилась так неожиданно. Не мне осуждать того, кто оказался в таком положении. Случаются обстоятельства, которые оказываются сильнее нас, если они застают нас врасплох. Я написал, что очень даже рад тому, что Цыпочка испытывает чувство вины — значит, я не ошибся в ней. Я ее практически не знаю, но вижу, что она очень даже неплохой человек. Я старался выстроить отношения по схеме: опекун-жертва обстоятельств и, мне кажется, у меня это неплохо выходило. В конце письма я направил Цыпочку в мир Феи — пусть хоть подпись поставит, да увидит, что она не совсем одинока. Какой-никакой позитив, зацепка, надежда.
