Ольга Ларионова - Вахта Арамиса, или Небесная любовь Памелы Пинкстоун
А те, которым плевать на все, - они тоже стоят. А нам нужно, чтобы с нами вместе шли. Бежали. Дрались. Но не стояли. Мы...
- Кто же это - мы? - Спокойно проговорил 0'Брайн.
И снова Санти улыбнулся, как улыбаются люди, настолько сильные, что им можно уже ничего не скрывать.
- Мы-это пока я один, капитан. Прежде чем научиться драться в стае, каждый должен отточить свои когти в одиночку. Вы думаете, что этот корабль - мое первое поле боя? Нет, капитан, это еще учебный ринг. Только поэтому я и здесь. Пока я честно могу вам признаться, что не знаю, что я буду делать дальше. Сначала - искать таких же, как я. И если я найду человека, которого признаю сильнее себя, - я буду выполнять его приказы слепо и фанатично, как иезуит. А нет - буду командовать сам. Разумеется, это будет трудно, и не только потому, что миновали те золотые времена, когда мы, свободные люди я снова говорю "мы", потому что все время чувствую себя частицей какого-то вечного братства непокоренных, - когда мы заставляли дрожать президентов, а тех, которые обладали излишком самостоятельного мышления, попросту убирали с пути; когда мы вздергивали на фонарях этих черномазых, которым сейчас позволили забыть, что они - все-таки не люди.
Трудно нам будет потому, что слишком многим в нашей стране на все наплевать. А ведь так гибнут целые государства. Древний Египет, Рим, Греция - они погибли, когда их обожравшимся жителям стало на все плевать. И еще нам будет трудно потому, что слишком давние ошибки нам придется исправлять. Ошибки древние, но столь страшные, что мне порой кажется, что это я сам допустил их: это я в девятьсот четвертом не вступил в союз с Японией, чтобы помочь ей захватить всю азиатскую часть России; это я в семнадцатом году не объявил тотальной мобилизации всего мира, чтобы задушить новорожденную гидру социализма; это я в сорок пятом...
Дэниел выключил фон. Слишком любил он этого красивого, сильного мальчика и не хотел видеть, как сейчас вот эта одухотворенность борьбы, этот взлет юношеской непримиримости перейдут границы прекрасного и опустятся до чего-то истеричного, маниакального, жалкого.
И уже совсем бессознательно пожалел, что нет на этой станции аппаратуры подслушиванья, - пусть все слышали бы Санти, золотого мальчика, не сумевшего родиться в эпоху конкистадоров. И пусть запоминали бы его, потому что этот мальчик рожден необыкновенно жить и необыкновенно умереть. Вот почему с "Бригантиной" никогда и ничего не случается: потому что на ней Санти, хранимый судьбой для своего, небывалого, нечеловеческого конца. Ох, как чертовски жаль, что вы не слышали его. И ты не слышала его, проклятая марокканка. Жаль.
День второй
ПИР ВАЛТАСАРА
- Чисто? - в сотый раз спрашивала Ада.
- Чисто, черт их дери, - в сотый раз отвечала Симона и в сто первый раз запускала на просмотровом столике какую-нибудь диаграммную ленту. Формально все было чисто. Одни подозрения - как и в прошлый их приход, впрочем.
- Значит, опять пропустим их?
- Черта с два, - сказала Симона. - Ищи.
И снова киберы, Чмокая присосками, шли по сумрачному переходу, чтобы передвинуть и "прозвонить" каждый контейнер, чтобы обнюхать каждый квадратный сантиметр поверхности стен и горизонтальных переборок, и Ада сидела перед экранами внешнего обозрения до самого обеда, и после обеда, и снова ничего не было заметно, и Симона наконец оттащила ее от просмотрового пульта, потому что и завтра будет еще целый день.
- Чисто? - еще раз спросила Ада.
- Пока да. Но видишь этот штрих?
- Царапнуло перо.
- А тут?
- М-м-м... Тоже.
- И здесь - тоже?
- Честное слово, Симона, это слишком уж микроскопические придирки.
- А почему они идут через определенный промежуток времени?
-А почему бы им и не идти? Механические неполадки. Симона запустила еще одну ленту:
- Ну, а здесь? Этот легкий зигзаг - всплеск радиации. Вот еще-весьма регулярные всплески. Помнишь, я тебе говорила о них в прошлый приход "Бригантины"?
- Но им так далеко до нормы!
- Не это важно. Важно то, что по времени они совпадают с первыми штрихами.
- А первая лента - откуда?
- С регенерационной машины. Словно ее останавливали или переключали на другой режим.
- Ну, знаешь! Какая тут связь?
- Да никакой, - сказала Симона.
Ада направилась к двери, но Симона продолжала упорно смотреть на легонькие лиловые загогулинки.
- Как ты думаешь, - спросила она вдруг, - что будет делать нормальный космонавт, если в кабину проникнет излучение?
- Такое?
- Такое -наплюет. Мощное.
- Усилит защитное поле. Ну, полезет в скафандр высокой защиты, если успеет.
- Ну, а ненормальный космонавт?
-Ненормальных не бывает.
- Ненормальный космонавт заранее наденет скафандр, а потом... - Симона еще,раз посмотрела на рисунок ленты и пошевелила пальцем в воздухе, повторяя кривую, - потом возьмет дезактиваТор и накроем его раструбом датчик прибора. Прибор трепыхнется и; кате паинька покажет нормальную активность.
- Зачем?
- Не имею представления. Ну, пошли.
- Последние известия, - сказала Симона голосом кибер-информатора, входя в салон. - Большой океанский лайнер доставил из Чикаго в Москву тысячу триста актеров, статистов и специалистов-антигравитаристов "Беттерфлай-ревю". Гастроли продлятся четыре с половиной месяца.
-Ох, - сказала Ираида Васильевна, - никогда нельзя спокойно приехать в Москву попить чайку. - На первом же перекрестке в тебя вцепятся-нет ли лишнего билетика?
Вот когда Санти брякнет: "И это - каждому по потребности".
Но Санти молчал.
- Во-вторых, десятого сентября ожидают извержения какой-то сопки. Разумеется, весь институт имени Штейнберга на ногах. И, в-третьих, двоих ваших опять попросили с Венеры. Пытались любезничать с аборигенами.
Американцы промолчали, словно их это не касалось.
- И вот-вот будет спецсвязь с Землей.
Санти поднял пушистые каштановые ресницы.
- Чья-нибудь мама, - пояснила Ираида Васильевна.
Но это оказалась не мама, а Митька, и Симона с Ираидой Васильевной, извинившись, пошли в центральную, и Митькина голова уже сияла на экране, и по этой голове было видно, что сидит он на самом кончике стула.
- Здравствуй, мама, - сказал Митька и тыркнулся в самый экран.
- Здравствуй, Митя, - ответила Ираида Васильевна так строго, что Митька даже растерялся:
- Мама, а ты ни на что не сердишься?
- Что ты, сынуля. Я просто устала. А как у тебя с отметками?
"Господи, что она вынимает из него душу?" - с тоской подумала Симона и постаралась боком-боком вдвинуться в сектор передачи.
- Это вы, тетя Симона? - закричал Митька, и глаза его сделались узенькими и совершенно черными - никакого белка, просто черная щелка. Вот так дикареныши радовались, завидя добычу. И бросались на нее. Этот еще не умеет бросаться - этот пока только радуется.
