Иннокентий Сергеев - Галатея
Песчаный склон, нисходящий к воде, камышам. Потрескивает костёр. - Знаешь, Лил, вечерами, когда так тихо и тепло, летом, я любил читать, сидя во дворе на скамейке у дома. И на страницы летели "вертолётики" акации. - В школе я учила немецкий,- говорит она. - Представь себе комнату юной монахини. Чисто, опрятно, пусто. В углу икона Богоматери. Застеленная кровать, и над ней портрет Рудольфо Валентино. - Или Фрэнка,- подхватывает она.- Или Кларка Гейбла. - Или Фрэнка,- не возражаю я.- Или Боба Дилана. А чей портрет висит у тебя над кроватью? Она, осёкшись, умолкает. - Давай... Не будем сейчас об этом говорить, ладно? - Не понимаю, почему ты так избегаешь говорить о ней. - Я не избегаю, просто я... не готова к этому сейчас. Давай как-нибудь поговорим об этом в другой раз? - Она очень хорошая женщина. - Да. Она поднимает голову и смотрит на меня. - А откуда ты знаешь? - Почему ты никогда не рассказываешь мне о ней? Ты не хочешь, чтобы мы познакомились? - Ты... Вы знакомы? - А что? - Да? - Ну да,- говорю я.- Тебя это удивляет? Город-то маленький. Мы неизбежно должны были встретиться. Ты не подумала об этом? - И... что? - Ничего. - Когда вы познакомились? - Это важно? - Да. - Мы могли бы встретиться как-нибудь втроём... - Ты не понимаешь,- говорит она. - Что я не понимаю? - Она не просто моя подруга. - Ну да, я знаю... - Ты ничего не знаешь! Ты можешь думать об этом что угодно, можешь осуждать меня, но ты ничего не знаешь. - Что я не знаю? - Может быть, ты думаешь, что это просто... - Просто что? - Ничего,- говорит она, потупившись. Краска огня на её лице. - Так,- говорю я.- Кажется, я, действительно, ничего не понимаю. - И не нужно,- говорит она.- Ты можешь думать всё, что угодно, и как угодно к этому относиться. Но всё не просто и совсем не так, понимаешь? - Нет. - Правильно,- говорит она. - Так вы что, с ней... О Господи. А я-то думал... Поражённый догадкой, я сижу, уставившись на костёр. Мы молчим. - Ты спал с ней?- спрашивает она. - А ты?- машинально говорю я. Она молчит.
Туман над тёмной водой, лугом... Лес, смутные очертания отяжелевших форм, промокший кустарник. Ночь растворилась, оставив тех, кто спит, спать, сделалось сыро, и всё вокруг притихло, замерло, затаившись в тумане и выжидая. Солнце вернёт краски, и бесцветное небо сделает синим. В неподвижности. Стебли камышей, уходящие в грязноватую воду, ил. На холодном, сыром песке чёрные палочки обломанных веток, обгорелая деревяшка. Неподвижно, беззвучно, невнятно. Над лугом туман.
8
Аскетичная простота белых строений, графика светотени. Островки трепещущей зелени. Синее без облаков небо. Белая парусина зонтиков над столиками кафе, почти безлюдными. Плетёные стулья ориентированы беспорядочно. Шума машин нет. Хочется пить воду. Аллегорические фигуры из белого гипса, воздушные коридоры театральных пространств, расходящиеся из центра прозрачной сферы всеобъемлющего пространства. Геометрия небесной механики. Направление ветра. Она изменяет позы, оставаясь на месте, в тени тента, где мы сидим с ней за столиком и пьём из высоких стаканов. Мы говорим, время от времени умолкая, вокруг никого нет, и никто не слышит. - Помнишь, ты говорил мне о башне, которую строил три года? - Нет, не помню,- говорю я, обсасывая ломтик грейпфрута. Она ждёт, что я вспомню. Я облизываю губы. - Я спросила, встречаются ли люди в Раю,- напоминает она терпеливо. - А я сказал, увидим, если доживём. Я смеюсь. Выражение её лица не меняется. Положив обе руки на плоскость столика, она оплетает стакан пальцами, чуть наклоняя его к себе. - С какой лёгкостью ты смеёшься над всем,- говорит она с безнадёжным упрёком. Я вижу, у тебя сегодня торжественно-возвышенное настроение, нечто вроде Собора Святого Семейства в Барселоне по проекту Алана Парсонза. - Хочешь, чтобы я изобразил тебе симпатичную иконку?- я черчу в воздухе воображаемый рисунок. Фонтан во внутреннем дворике и беседка, вознесение струй, скользящая тень от облака на чёрно-белом изображении, выражение её рта, когда она отняла его от изжёванной соломинки, а потом позвякала оплавленными льдинками на дне стекла и посмотрела на меня в ожидании слов. Я говорю: "Испания". - Фердинанд Арагонский и Изабелла Кастильская,- жестом рук: "Прошу на сцену. Поприветствуем". - Женщина и Мужчина - параллельные прямые, которые пересекаются в бесконечности, согласно геометрии Лобачевского, и можно назвать эту бесконечность словом "любовь" или "Бог", или "небеса". Что это было? Политический союз или любовь? Можно предположить первое, можно - второе. Кому как нравится. Ничто не мешает нам создать в своём воображении идеал. Она ждёт, что я скажу что-нибудь ещё. Я молчу. - И всё?- говорит она. - Идеал на то и идеал, что никогда не воплощается в реальность, потому что тогда это была бы уже реальность, а не идеал. - А любовь? - Любовь идеальна лишь миг. Мы даже не успеваем сообразить, что это было, а всё, что мы говорим о любви потом - это результат её взаимодействия с внешним миром, её агонии и деградации. Любовь - это Прометей, распятый на каменном кресте материального мира. Это существо из мира иного, может быть, ангел, которое не может выжить среди этих стен и улиц. Проходит секунда - две, и она уже не совершенна. - Значит, нет идеальной любви? - Ну почему же. - Ты сказал, что идеал никогда не воплощается в реальность. - Что такое реальность? - Что такое идеал? Я: Никто не видел летающих собачек, но их можно придумать. Лил: Что это значит? Я: Иногда помогают обстоятельства. Недоступность объекта влечения делает его идеальным. Но и это лишь при условии наличия воображения. Человек, лишённый воображения, не способен любить. Лил: Значит, каждый сам придумывает для себя идеал? Я: Во-первых, не каждый, а лишь тот, кто на это способен. Лил: А во-вторых? Я: А во-вторых, мы придумываем для себя не только идеалы, но и реальность. - То есть, как это?- она удивлена. - Да вот так. - Чем же тогда отличается одно от другого? - А чем отличается Солнце от Земли? Тем, что до Земли можно дотронуться рукой, а до Солнца - нет. - Но... Существуют же газеты, телевидение... - Что? Ах, это. Да, но ты можешь не смотреть телевизор. Ты можешь, наконец, сама выпускать газету и писать в ней то, во что ты веришь, и верить в то, что ты в ней пишешь. Вовсе не обязательно, чтобы кто-то разделял твои воззрения. Но если тебе это нужно, ты можешь придумать, что это так. Всё дело в воображении. Я встаю с места: "Извини". - Мне тоже!- говорит она. Я возвращаюсь, неся в руках два полных стакана. Ставлю их на столик. Она скучала, дожидаясь меня. Я сажусь и, припав к стакану, пью. Соломинка мешает и, достав её, я бросаю её в пустой стакан. Лил придвигает к себе свой напиток и, завладев им, принимается потихоньку посасывать. Мне хочется попробовать так же и, вернув трубочку на место, я пробую пить через неё. Нет, не нравится. Она пьёт. Я бросаю сигареты на столик рядом с салфетницей. Нащупываю себе одну. Она, перестав пить, с интересом наблюдает за моими пальцами. Мы смотрим друг на друга. Я улыбаюсь.
