Иннокентий Сергеев - Галатея
- И чем же кончился их спор на этот раз?- спрашивает Лил. Я видел людей, которые на все вопросы отвечали цитатой, я знаю людей, которые на любой вопрос отвечают вопросом, я знаю человека, который всегда отвечал только одной фразой: "Не знаю". Но есть ответ и получше. - Я люблю тебя. - Ох!- говорит она.- И чтобы сказать это, нужно было так долго говорить? Ты, точно, ненормальный. - Воинствующий ненормальный,- добавляю я.- Тот, кто саму нормальность полагает грехом. - Неужели и мне нужно будет стать такой? - Иногда я и сам не знаю, кто из нас двоих сумасшедший.
... Кто из нас двоих сумасшедший - я, или это солнце над крышами?..
В храме тесно, люди у подножия горы ловят звуки, доносящиеся с её вершины, невидимой и, быть может, вовсе недоступной... девушка на амвоне... её лицо среди эдельвейсов. От взгляда её глаз невозможно уйти как от взгляда с иконы. Мне думается, мало кто понимает, в чём тут дело - просто мы смотрим в глаза друг другу, а значит, в глаза всему миру. Эти джинсы, я помню их под моими пальцами, их мягкую, вытертую ткань, белесую, пылающее бедро, перестук колёс, рельсы, дальше, дальше...мы измеряли расстояния поцелуями. Небеса цветов, башни, украшенные резьбой, благоухающие, зовущие музыкой... свет... твои глаза, небо... перестук колёс... География - цветные картинки на крыльях бабочки. Вскрытое огнём небо, грохот, и у щеки бег занавески, саван, фата? Ты плачешь? Твои пальцы, мои... губы... Брызги холодной воды. - Это от счастья. Это от музыки, той, которой невозможно вторить, тем более, вторить ей хором, немыслимая, слышать её так сладко... и больно. Невозможно выдержать дольше мгновения! Когда стало тихо, мы поняли, что это кончились рельсы, и дальше мы пойдём совсем одни, и мы держались за руки, а ветер был тёплый, и мы дышали им... Это горы, а значит, где-то есть их вершины. Я буду держать тебя взглядом своим, я буду держать тебя, ведь это наш путь, эта музыка... свет... это наш путь. Я буду держать тебя. И постараюсь, чтобы тебя не закрыла от меня чья-нибудь спина, а меня не заслонила от тебя чья-нибудь челюсть. Ведь так легко упасть...
- Но почему нужно непременно бежать! - Бежать? Разве я сказал, бежать? - От своей жизни, от своего прошлого... - Мы покидаем прошлое не потому что разочаровываемся в нём. Мы уходим и от правильных решений, но это неизбежно. Нужно всегда идти вперёд... - А если я не хочу? Здесь моя жизнь, которая, может быть, тебе не нравится, но это моя жизнь. Здесь люди, которые мне близки...
Белая, крашеная масляной краской дверь. Кафель. Шум душа смолкает. Приближающееся шлёпанье ног по мокрому полу. Дверь открывается. Конферансье выходит из душевой, вытирая голову полотенцем. Сбрасывает халат. Начинает одеваться.
- Ну да, как же, этот ваш антиреалист-иллюзионист, мистер Роберт Юм. Воображает, что открыл Америку, а сам прогулялся не дальше Индии. - О ком это ты?- говорит она. - Да об это вашем конферансье-монпасье. Сидит, изобретает велосипед. - А что он такого... сказал тебе. - Да носится со своими идеями. "Моё шоу"! А у этих идей, между тем, уже лет тысяча как борода выросла. - Да ничего он не носится! - А чего это ты его защищаешь? - Я его не защищаю. Это ты на него набросился. - Да нужен он мне очень! - Ты даже не видел нас, а говоришь... - Нас! Вас! Вас ис дас. Сохо киллэ кес ке се! - Ты сам говорил, что... - Что я говорил! - Что идеи существуют сами по себе... - А он занимается профанацией их. Воображая, что сотворил мир! - Но он ведь тоже... - Тоже! Что за идиотское слово. Вот именно, "тоже"! У таких как он нет ничего своего, они наряжаются с чужого плеча, не заботясь даже о том, чтобы одно подходило к другому, надевают кальсоны поверх шортов, а фрак на фуфайку. Что украли, то и нацепили. Шуты гороховые! - Ну и пусть,- говорит она.- Тебе-то что? Чего ты так злишься? Какое тебе до этого дело? - Мне? Кому? - Ну да. - Тебе! Очень легко выбрать себе место побезлюднее и изображать из себя Мальчика со Звезды. Очень просто. Никто не взыщет. - Не понимаю, чего ты взъелся. Между прочим, он говорит о тебе только хорошее. - Вот как. Значит, он говорит обо мне. Очень мило. С тобой, да? - Тебя это задевает? - Да мне плевать на него. - Ты ведь его даже не знаешь! - Я очень хорошо его знаю. - Ты только один раз поговорил с ним, и уже делаешь выводы...
- Почему ты пытаешься его защищать?
- Мне же больно. Ведь это моя жизнь!
Что же я всё возвращаюсь к этому... Дорога... изгородь, бесконечная как китайская стена, металлическая сетка и пыльная трава, полынь, и линии вычерчены как на гравюре, но уже начинают таять, и далеко, так что крикнешь - не услышит, кто-то идёт ко мне по дороге, и я знаю, кто это. Пронизывающий вечер. Закат над дорогой... Воздух сумерек цвета неспелого яблока...
Пронизывающий вечер дороги. Топот ног, глухой стук мяча, возбуждённые крики детей, голоса, смех, разудалые звуки аккордеона там, за спиной. - Ну куда ты всё время уходишь! И я иду и возвращаюсь туда, где на расстеленных на траве газетах,сегодняшняя?- раскладывают варёные вкрутую яйца и ставят бутылки, а женщины, захватившие свои вязания, говорят друг дружке что-то и прыскают смехом, и вскидывают голову, волосы стелятся по плечам, где-то там дети, и роняют, как будто случайно, улыбчиво-кокетливые взгляды на мужчин. И кто-то расхаживает и ловит такт музыки, и усаживается на землю, на одеяло, разложенное на земле. Над тёмными силуэтами домов, резкими до черноты, спокойное розовое сияние... как от костра... лицо... я никак не могу рассмотреть его, может быть, вуаль? Да, вуаль, хотя она так странно смотрится с этим простоватым ситцевым платьем, плотно облегающим её тело, я располагаюсь рядом, хоть мы незнакомы, и она протягивает мне бутылку с водой, я беру и говорю "спасибо", а потом мы говорим, какой приятный и лёгкий сегодня закат, а мимо катится мяч, и за ним вдогонку летит мальчишка, взмокший, как взмокла бы гончая, умей она потеть, и его мать встряхивает бигудями и кричит ему, чтобы он не убегал далеко, но не настаивает, а вокруг неё смеются, и она просит повторить шутку, и её повторяют ещё много раз и опять смеются, а танго сменяется фокстротом, и та, возле которой я так удобно расположился, качает под музыку головой и зажигает папиросу, и предлагает мне, но я говорю, что курю сигареты, и она рассказывает, как ссорились между собой соседи в одной коммунальной квартире, а теперь, когда их расселили в восьмиквартирном доме так, что они снова оказались соседями, это такой дружный дом, и всё у них такое ухоженное - и лестница, и подъезд, и палисадник,- а от земли поднимается запах сумерек, силуэты высотных домов на горизонте словно бы вырезаны из чёрной бумаги и наклеены на розовую полосу заката, и дальше бледное, выцветшее небо, и я говорю, что вот, люди обставляют свои квартиры и радуются им, а потом находят лужайку и раскладывают на траве одеяла и газеты, а она говорит "такой хороший вечер", и я соглашаюсь, да, конечно, но скоро застроят и здесь всё, ведь это, в сущности, пустырь, "а может быть, сделают парк",- говорит она, и я не вижу её лица, но кажется, начинаю узнавать этот голос. "Завтра сюда приедут артисты",- говорит она. "Завтра?"- переспрашиваю я. "Да, так на афише написано". И мы ещё говорим, лениво, я знаю тех, о ком она говорит, а потом всё это растворяется, тает, и остаётся только запах поднимающихся от земли сумерек и дорога, по которой навстречу мне идёт девушка в умопомрачительно элегантном костюме, и она говорит мне: "О чём ты задумался?" - У тебя такой задумчивый вид. - Я не виноват,- говорю я.- Это от природы. Чтобы быть подобием Господа, нужно делать то же, что делает Он творить. Почему я вспомнил об этом?..
