Евгений Войскунский - Девиант
Началась панихида. Нет, не церковная, а гражданская (Джамиль не был верующим). Очень тепло говорили о нем друзья и коллеги по бизнесу — люди солидного вида, хорошо одетые, при галстуках (кажется, я один тут был в джинсах и старом своем пуловере, прежде в сине-голубых ромбах, а теперь неопределенного цвета). Молодой самоуверенный очкарик, помощник известного депутата Госдумы, сказал, кивая головой на каждом слове:
— Джамиль был потрясающе удачлив. Все, за что он брался, приносило успех. Это свойство восхищало нас, его друзей…
«И вызывало, наверное, зависть», — подумал я. Ну как же: богат и успешен, красавица жена — такие «свойства» не только восхищают.
— …Располагал к себе людей, — говорил другой оратор, кудрявый франтоватый малый (от Кати я потом узнал, что это — весьма модный кутюрье). — Особенно женщин. Да, это точно. Его все любили, да. Решительно все…
«Какими, однако, друзьями обзавелись они, Джамиль и Ольга», — думал я, стоя среди хорошо одетых людей с печальными лицами. Такая удавшаяся жизнь… и так нелепо оборвалась…
— …не только отремонтировали здание, но и сменили всю мебель. Устроили компьютерный класс, — говорил, грассируя, пожилой человек со старомодной седоватой эспаньолкой. — На пожертвования Джафарова наш детский дом совершенно преобразился. Его благотворительная деятельность — замечательный пример…
«Благотворитель», — думал я. Но в прежние годы Джамиль вовсе не отличался щедростью. Напротив, был расчетлив и прижимист; о таких, как он, говорили: лишней копейки не потратит. Вероятно, и благотворительность была его рассчитанным шагом… Впрочем, не знаю, не знаю… De mortuis aut bene, aut nihil…
Джамиля похоронили там же, на Троекуровском кладбище. Опять говорили речи. Ольга стояла над гробом будто окаменевшая. А сестра ее Светлана прямо-таки рыдала в голос. Плакала и мама Джамиля.
Потом автобусы привезли всех граждан в одно из принадлежавших Джамилю кафе. Там уже были накрыты столы, мы расселись, и начались поминки. Руководил ими тот же самоуверенный помощник депутата.
Я слушал вполуха. Поглядывал на стену, расписанную ярким восточным орнаментом, на изображение жеманно улыбающейся круглолицей девы в саду, среди созревших красных гранатов. Напротив меня, наискосок, сидела Ольга — очень прямая, с незнакомой высокой прической, со знакомой складочкой между бровей. Она ничего не ела, только пригубливала из фужера с красным вином после каждого тоста. А тостов было много, говорили о Джамиле: какой он порядочный, а в бизнесе это самое главное — порядочность, ну и, конечно, какой он умный, и энергичный… и как странно, что приходится употреблять глагол «был»…
«Джонни Уокер», шведский «Абсолют» и прочие первоклассные напитки делали свое дело — горячили головы, повышали голоса. Невольно я прислушался к спору, возникшему между помощником депутата и Адилем.
— Чепуху городите! — кричал Адиль, заметно раскрасневшийся от выпивки. — Это только политикам-шмалитикам было нужно! А нам совсем не нужно!
— Кому это — «нам»? Спортсменам? — сыронизировал помощник депутата.
— Народу Азербайджана! В том числе и спортсменам! Зачем нам было отделяться? Мы прекрасно вместе жили с русскими, грузинами, евреями…
— С армянами, — вставил помощник.
— Да, и с армянами! — выкрикнул Адиль. — Если б они не начали карабахскую истерику, никто бы их не тронул! У меня были друзья армяне, я их не выгонял из Баку!
— Вы, конечно, не выгоняли, но ваши сограждане…
— Никакие не сограждане! — Темно-карие глаза Адиля пылали, седые усы топорщились. — Сволочи политики всё заварили! Была большая страна…
— Адиль, успокойся, — сказала Ольга.
— Да разве можно об этом спокойно? — Адиль, однако, сбавил тон. — Ездили друг к другу, соревновались, а эти взяли и кинули всех нас на лопатки. А теперь — что, всем хорошо стало жить?
— Теперь, — сказал мой сосед по столу Афанасий Тимохин, — ваши сограждане завладели московскими рынками.
Он это тихо сказал, ни к кому не обращаясь. Но Адиль услышал.
— А-а, московские рынки! — воскликнул он. — А чего же вы, москвичи, пустили туда моих сограждан? Наполнили бы рынки своими фруктами-шмуктами, тогда азербайджанцы и не сунулись бы. «Нет» скажешь, Афанасий?
— Ничего не скажу. — Тимохин с усмешкой обратился ко мне: — Передайте горчицу.
Я посмотрел на него — и обмер от внезапного удара памяти: у Тимохина углы рта оттянуты чуть не до ушей, губы — как неровная нитка…
И снова, снова нахлынул страшный сон: в красноватом свете заката косо уходит под воду черная корма лодки…
Я передал Тимохину горчицу и сказал:
— Но ведь тогда никто не утонул?
— Вы о чем? — не понял он.
— Ну когда кита загарпунили. Не помните разве?
— Какого кита? — В прищуре его глаз было что-то острое, режущее. — Вы меня с кем-то путаете.
— Возможно… Извините…
Я не решился спросить, метнул ли он тогда в кита второй гарпун. Я только помню, что раненый кит нырнул, резко натянув канат, и наша лодка стала тонуть, мы все, и капитан тоже, оказались в воде, но, кажется, никто не утонул, потому что нас подобрала вторая лодка…
«О Господи, опомнись!» — сказал я себе. Мало ли что может присниться. Нельзя же продолжать наяву странное ночное кино. Права Катя, когда говорит, что нечего забивать себе голову выдумками о прошлой жизни. Даже если она и была на самом деле.
5
Ну и дела!
Сидел себе спокойно над книгами, в табачном дыму, некто Олег Хомяков, строчку за строчкой переводил никому не ведомого маратхского поэта — и вдруг все разом изменилось.
Из-за Адиля, конечно. Из-за Адиля с его бешеной энергией.
— Хомячок! — прокричал он в мобильник. — Хомячок, мы нашли бабку, она полуглухая, но зрение хорошее. Она видела, как они вышли из машины…
Я сразу понял: «они» — это убийцы Джамиля, которые бросили в Кузьминках машину.
— Ну-ну? — говорю. — Что бабка рассказала?
— Она сидела на скамейке у подъезда дома номер тридцать два, она целыми днями там сидит. Подъехала, говорит, синяя машина. Подъехала и стоит, долго никто не выходил. Ну, бабке торопиться некуда. Полчаса, говорит, прошло, а может, больше, потом из машины вылезли двое. Один длинный, другой пониже, оба в темных куртках, в кепках. Который ниже — с косой.
— С косой? — переспрашиваю.
— Так бабка сказала: коса сзади торчала. Вылезли оба и быстро пошли к парку Кузьминскому, или как он там называется.
Спрашиваю, изготовили ли фоторобот.
— Да какой фоторобот? — прокричал Адиль. — Довольно далеко бабка сидела, лиц не разглядела, только косу заметила. Теперь такая мода-шмода, мужики косу носят. Я чего звоню, Хомячок? Послезавтра девять дней, Ольга просит прийти. Приходи со своей женой. Или она кто тебе? Подруга?
