Анатолий Скачко - Может быть — завтра
Раз родины у него нет, он может поступать только, как хочется, свободный от долга перед ней. А тогда выход ясен. Рабине прав!
— Ну, что, решил? — точно читая его мысли, спросил внимательно наблюдавший Рабине.
— Решил, — медленно, с трудом вырывая из себя и еще раз взвешивая каждое слово, тихо ответил Жервье, — я должен помогать тебе. Другого выхода нет.
— И на помощь родины больше не надеешься?
— Ее нет у нас, — грустно и убежденно ответил Жервье.
— Правильно, Жан! Но мы найдем ее там, где опустится наш «Эгалите». Скорее на аэродром! Пусть мы первые зажжем в воздухе такое восстание, какое зажег на море Андре Марти.
Резкий стук в дверь прервал его слова. Раньше, чем они успели что-либо ответить, дверь медленно отворилась, и квадратная фуражка польского солдата просунулась в комнату. В следующую секунду щель раскрылась шире и в нее боком пролезла вся фигура пулеметчика Фуке.
Не говоря ни слова, он закрыл дверь, плотно задернул штору и только тогда, повернувшись к приятелям, укоризненно и свирепо прошептал:
— Второй раз мне приходится вам напоминать — не вести серьезных разговоров, не убедившись, не слушает ли кто под дверью.
— Ты здесь давно и слышал все? — со смущеньем, граничащим с испугом, прошептал Рабине.
— Не только слышал, но и не одобряю вашего плана, — утвердительно ответил Фуке. — Незачем лезть на рожон и ломать себе шеи. Вы знаете мой принцип. Скорее обратно на ферму и без продырявленной шкуры, и потом…
— А судьба Москвы тебя нисколько не интересует? — возмущенно перебил Рабине.
— Вот именно поэтому я и не одобряю рискованного восстания. Радио, которое вы дадите, даже в случае удачи будет слишком поздним и за два-три часа уже не спасет город.
— Но как поступать иначе?
— Быть немного внимательнее… — Фуке оборвал речь, подойдя к умывальнику, стена над которым, по обычаю всех отелей, была обита плакатами на линолеуме, — видеть то, что вам предлагают. Читайте.
— «Пилюли Вальда», патефоны «Рекорд», салон и дансинг «Палас», — удивленно стал перечислять плакаты Рабине.
— Нет, ниже, — где рисунок антенны. Читайте: «Акционерное общество „Радио Польска“ предлагает всем желающим для переговоров свою пригородную станцию. Мощность усилена». Видите точку справа, внутри круга слышимости, — это Москва. Большего нам не надо. А охраняется эта станция, наверное, меньше, чем наша на «Эгалите», то есть, простите, «Данциге».
— Но кто же нам поверит? — перебил его Жервье.
— Поверят, когда проверят, — ответил Фуке. — А еще лучше, если Рабине найдет здесь таких людей, которых знают в Москве.
Рабине встал и, подойдя к Фуке, крепко пожал его огрубелую ладонь.
— Ты прав, как всегда, старина. Восстание на «Эгалите» будет слишком поздним. Нам надо радио захватить здесь. А людей, которые нам помогут, я найду.
Радио из Варшавы
За два часа до вылета из Польши, командир «Данцига» срочным рапортом донес начальнику эскадры, что на вверенный ему корабль из отпуска не возвратились: су-лейтенант Рабине, младший механик Жервье и пулеметчик Фуке.
На рапорт командующим флотом была наложена краткая и выразительная резолюция:
«Сообщить полиции. Разыскать, арестовать и расстрелять».
На срочную телефонограмму префекта по районам один из постовых сообщил, что около шести часов он видел, как на Центральной улице трое военных, по приметам похожие на разыскиваемых дезертиров, в сопровождении четвертого штатского, сели в такси и уехали в направлении Праги..
Начальник полиции срочно предписал отыскать такси, стоявшее в шесть часов на Центральной, и выяснить, куда шофер отвез пассажиров. Распоряжение было передано в центральный гараж, где и обещали это сделать, когда все машины соберутся на ночевку, т. е. не раньше, как через четыре-пять часов…
Такси, номер которого полицейский не заметил, обратило на себя не только его внимание. Шофер так бешено гнал машину по улицам, что проклятия многих прохожих сыпались ему вслед.
Однако ехавших даже эта быстрота не удовлетворяла.
Всю дорогу они волновались, смотрели на часы и требовали прибавить ходу. Прельщенный обещаниями чаевых, шофер развил предельную скорость и доставил пассажиров на вокзал как раз к отходу одного из дачных поездов. Уже на ходу им удалось вскочить на площадку. Там они и оставались всю дорогу, нервно куря и перекидываясь короткими фразами на иностранном языке.
На третьей остановке маленькая группа соскочила на платформу и быстро скрылась в парке, тянувшемся вдоль пути. Скоро они снова вынырнули по другую сторону парка, на поляне, около маленького здания, где в темнеющем небе слабо рисовались ажурные переплеты высоких антенн.
За забором уже горело электричество, освещая в наступающей полутьме двор и вывеску:
«РАДИО ПОЛЬСКА»
Три человека прижались к забору. Четвертый подошел и, помедлив минуту, решительно нажал звонок.
Маленькое окошечко отворилось в воротах, квадрат света упал на военный мундир, выделив блестящее серебро нашивок.
Дверь немедленно растворилась. Привратник почтительно посторонился, пропуская военного.
— Как мне пройти к передатчику? — строго спросил вошедший.
— Без пропуска не можно, пане! — закланялся сторож. — Я вам вызову коменданта, вы с ним…
Он не успел кончить. Чьи-то сильные руки схватили его сзади, и смоченный чем-то острым платок упал на лицо. Топот ног и грохот запираемой двери — было последнее, что дошло до его сознания…
Пять минут спустя из контрольной будки вышли четверо и, пройдя через двор, остановились у входа в станцию.
Сквозь закрытую дверь громко доносился жужжащий звук умформера и чьи-то шаги по кафелю.
— Работает! Включать не придется! — тихо прошептал человек в штатском. — Итак, начнем. Ты берешь на себя машинное, он стережет охрану, а мы идем к микрофону. Передавать буду я!
Молчаливые кивки толовой были ему ответом.
Человек в штатском переложил в правую руку браунинг, осторожно открыл дверь, и все четверо бесшумно вдавились в помещение. Минуту была тишина. Потом внутри здания кто-то громко и удивленно вскрикнул, зазвенело разбитое стекло, прозвучали чьи-то торопливые шаги, и снова все смолкло… Только один умформер жужжал по-прежнему спокойно и монотонно.
Бесчисленные радиолюбители, принимавшие в этот вечер лекцию по сельскому хозяйству, услышали в трубках какой-то странный шум, отдаленные шаги, спутанные голоса и сухое щелканье металла. Твердый отчетливый голос лектора неожиданно оборвался и смолк на полуслове. Несколько секунд ничего не было слышно, кроме ровного шума станции, затем что-то стукнуло, точно сбросили на пол мягкую подушку, и сразу, после молчания, чей-то другой голос, не привыкший, видимо, к передачам, прокричал, торопясь и волнуясь:
