Александр Шалганов - «Если», 2001 № 06
— Тима…
Он вздрогнул. На секунду ему показалось, что это Кон обрел голос и зовет его.
Но у Кона нет голоса.
Тимур обернулся. У дверей в зал, в проходе между ложами, стояла мама.
Странно, но он ничего не почувствовал. Ни удивления, ни раздражения, ни радости.
Подошел, мягко ступая по ковровой дорожке:
— Привет.
— Привет, — сказала мать. — Я из яруса смотрела…
— Ловко, — сказал Тимур.
— Ты знаешь, Тима, — сказала мать. — Ты… я ничего не поняла! Просто удивительно… Мне было интересно, я ни о чем не думала, даже о том, что это Кон, а ты — мой сын… Но я ничего не поняла. Наверное, это хороший спектакль?
— Я так думаю, — отозвался он устало.
— Это… странно все… даже пугает, неожиданно… отчасти раздражает… но это все равно хороший спектакль. Да?
Она заглядывала ему в глаза почти заискивающе. Как будто от ответа Тимура зависит, быть ли спектаклю хорошим.
— Да, — сказал он.
— Ребята замечательные, — сказала мать. — Особенно девочки. И этот, длинный… А у того, что Писателя играл, такая боль в глазах, такая настоящая боль…
Тимур открыл рот, чтобы сказать про сломанную руку Кирилла. Но удержался.
Мать приподнялась на цыпочки, будто собираясь поцеловать его в щеку. В последний момент передумала:
— Удачи, Тимка… Ну, удачи.
* * *На двери гримерки, откуда доносились голоса Дрозда и Бориса, было написано красным фломастером: Не передумал? Можешь отказаться до третьего звонка.
Тимур огляделся.
Пусто. Пустой коридор. Когда сюда входили ребята, на двери еще не было этой надписи…
Маленькая лампочка в проволочной оплетке. Не горит; вместо этого ярко сияют два плафона дневного света.
— Не передумал, — сказал Тимур сквозь зубы. — И не надо меня пугать.
* * *В половине третьего он сбегал в кафе и принес обед для всех — ватрушки, сосиски в тесте, кофе, лимонад. На обратном пути у служебного входа его встретил Дегтярев.
Тимур хотел пройти мимо, ограничившись прохладным кивком, но Дегтярев заступил ему дорогу:
— Я видел кусочки твоего прогона…
— Тронут, — сказал Тимур. — Такое впечатление, что весь город собрался сегодня посмотреть «кусочки моего прогона».
— Это занятно, — сказал Дегтярев. — Это своеобразно, даже, наверное, талантливо. Знаешь, на что похож твой спектакль? Захламленная комната, и к самым неожиданным предметам пришпилены булавкой высушенные бабочки. К старым башмакам, к скатерти, к обоям…
Надо было идти, но Тимур стоял. Полиэтиленовый пакет с едой оттягивал руку, почти касался асфальта.
— Да-да, — с усмешкой продолжал Дегтярев. — Пьесу-то знает каждый школьник… но даже я, который сам когда-то ее ставил, сегодня слегка удивился. Ты все вывернул наизнанку. Пьеса о Писателе, но ты сделал ее об Ученом, который вообще-то второстепенный персонаж. Текст — побоку, мотивации — обнажить, и к каждому поступку пришпилить, как бабочку, собственный образ, ассоциацию… Задумка интересная, но получилось во многом формально, Тима. Немножко драма, немножко балет, а то и вовсе музыкальные иллюстрации. Жаль. Если бы толику профессионализма…
Тимур стоял, будто подсознательно хотел услышать… что?
— Забавный спектакль, — с сожалением сказал Дегтярев. Но Кон, мне кажется, его не примет.
— Почему? — спросил Тимур. — Ты знаешь, что нравится Кону?
Дегтярев странно улыбнулся:
— Тима… Это ведь вовсе не секрет — что нравится Кону.
* * *Люди начали собираться загодя — уже к пяти у входа стояли, переминаясь с ноги на ногу, ловцы «входных без места».
Кон любит премьеры. Кроме традиционно распроданных билетов, Кон пускает на премьеры студентов и актеров, да и просто истовых любителей театра — они сидят на приставных местах, на ступеньках, в проходах.
Тимур не сомневался, что те, кто бил Кирилла в темной подворотне, тоже здесь.
Все режиссеры, чьи спектакли шли на Коне, все артисты, занятые в этих спектаклях, на премьеры приглашались автоматически.
Явился Дегтярев. Тимур увидел его издали — и малодушно отступил, ушел через служебный ход. Сейчас у него не было сил на Дегтярева.
Зал был заполнен до отказа. Те, у кого были билеты, сидели. Те, у кого билетов не было, мостились кто как мог; Тимур побродил по второму ярусу, рассматривая сверху знакомые и незнакомые лица, и пошел к ребятам.
Все были готовы. Все были собраны и решительны; на лице Кирилла лежал слишком толстый слой грима, но Тимур понимал, что менять что-либо уже поздно. Если Кон примет спектакль, он скроет от зрителя эту штукатурку. Если Кон не примет спектакля…
Тимур оборвал себя. Надо сказать: «Ребята! Мы на пороге успеха. Это наш самый главный шанс…» — но вместо этого произнес:
— На сцену!
Они молча поднялись.
Тимур шел позади всех. Поражался, как ребята ловко научились ориентироваться в недрах Кона — за один только день; вот звенит первый звонок, но публика давно уже в зале, всем не терпится, все ждут начала зрелища…
Он повернулся и побрел в режиссерскую ложу — ту самую, где не так давно сидел Дегтярев.
Сел в глубине; праздные взгляды зрителей то и дело шарили в поисках режиссера, Тимур не желал чужого внимания, он ждал, пока погаснет свет…
Второй звонок.
Ожидание сделалось нестерпимым.
Когда прозвенит третий — Тимур знал, — все будет решено, хода назад не станет, сразу сделается легче. Но хорошо бы поскорей пережить эти последние минуты, между вторым звонком и последним, третьим…
Вот и он. Слава Богу.
Погас свет. Тимур придвинулся ближе к сцене.
Зазвучала музыка.
Поднялся занавес.
* * *— Тима, остановись! Тима, перестань! Он никогда ничего не объясняет… Пойдем!
Тимур стоял перед дверью служебного входа и тянул ее на себя, и толкал ее, и бил ногами — но дверь не поддавалась. Кон не желал больше видеть его; длинные руки Дрозда оттаскивали Тимура прочь, в темноту, но Тимур возвращался снова и снова — и дергал ручку, и толкал, и бил.
— Ты сам во всем виноват, — глухо сказал Борис. — Теперь поздно…
— Заткнись, — через плечо бросил Дрозд.
— Это правда, Коля, — сказал Борис. — Он нас подставил. Всех.
— Еще слово, и сверну челюсть, — сказал Дрозд так спокойно и ровно, что Борис отступил на шаг:
— Коля… Что я маме скажу?! Если я скажу ей правду… у нее же новый приступ будет, Коль…
Дрозд тяжело обернулся:
— Скажи ей неправду. Скажи… Слушай, уйди, Борька! Я могу тебе рыло начистить, но стыдно же будет потом…
