Сергей Подгорный - Взгляд с нехоженой тропы (Сборник)
У Швартина возникло ощущение, что все уже позади — все трудности и опасности: еще несколько дней, и они будут в сомоне Боян-Гоби, а там и Улан-Батор, и самолет рейсом на Киев… Как хорошо будет, вспоминая это пекло, искупаться в Днепре… А выпить бутылочку ледяной пепси-колы после здешней противно-теплой, отдающей металлом воды?… «Как мало мы ценим то, что и есть настоящие блага жизни…» — сентиментально и покаянно думал Швартин.
У Евтеева приподнято-радостное предчувствие возможности встречи, с особой силой владевшее им еще совсем недавно — среди фантастических красных и бурых скал, — обмякло и, казалось, истаивало с каждым километром пути на север. Он думал, печально молчалив, что хотя после этого путешествия, после этих космически-величавых просторов и пейзажей Гоби и ее звездного неба еще крепче будет верить в Шамбалу, но встреча с Махатмой, пожалуй, не состоится.
У Евтеева по-прежнему не было сомнений, что эти места они — Махатмы — посещают чаще, чем любые другие, хотя бы по причине их полной безлюдности и, наверно, созвучию их мыслям, но он отдавал себе отчет в том, как мало он и Швартин могут представлять для них интереса. Кто они — он и Швартин — такие? Оба слишком мало значат в этой исполинской системе — земной цивилизации. Чем Махатм может обогатить общение с ним, Борисом Ивановичем Евтеевым?… Его бы оно, конечно, обогатило, в этом сомнений нет…
«Обогатило»… Какое пошлое слово… — с омерзением передернув плечами, вдруг подумал Евтеев. — Словно речь идет о какой-то сделке… Не обогатило бы, а просветило, рассеяло бы тьму неизвестного вокруг, позволило бы понять многое…»
«А может, и обогатило бы?… — вдруг ехидно прозвучал в нем внутренний голос. — Ведь ты написал бы несколько книжек… Ты не из тех, кто будет держать новые знания в чулке под матрасом…»
— Черт побери!.. — не заметив как, ругнулся Евтеев.
— Чего ты? — покосился Швартин.
— Да так… — расстроенно вздохнул тот.
— Гляди… — вдруг сбавив скорость, показал Швартин рукой на запад, где над далеким хребтом неровной синей полосой протянулась туча. — Самое фантастическое зрелище за все время нашего путешествия по Гоби… Неужели из этой тучки на нас прольется дождик?…
— Вряд ли… — вглядевшись, покачал в сомнении головой Евтеев. — Слишком уж она далеко… Но зрелище действительно редкое…
— А как было бы хорошо… — размечтался Швартин. — Я весь пропитан потом и пылью, — с досадой подытожил он.
— Увы… — пожал плечами Евтеев. — Мы ведь знали, куда собирались…
— Знали, да не очень…
Последние километра полтора перед остановкой на ночлег они ехали по руслу давно пересохшей речки, которое оказалось самой удобной дорогой на этом отрезке пути. Саксаула в тот день нарубить не удалось, и воду для чая кипятили на маленьком походном примусе.
Весь вечер и даже уже лежа в спальном мешке Швартин мечтал о возвращении домой, в Киев. Евтеев не мешал ему, но слушал безучастно и долго не мог заснуть, глядя на яркие и далекие звезды…
17
ИЗ ЗАПИСЕЙ СЮНЯЕВА
«Отчего в Мире такое огромное количество разнообразных аналогий и возможно уподобление друг другу явлений как будто бы совершенно различных, из разных — в нашем понимании — областей?
Разве это не говорит — пока призрачно и невнятно, — что все многообразие существующих в природе законов, закономерностей, само многообразие мира — внутреннее и внешнее — являются производными от чего-то единого, в чем, однако, они были заложены в потенции при условии Эволюции материи, и неизбежность самой этой Эволюции — тоже?
С такой точки зрения интересно взглянуть на генетический код.
Неверно считать, что в ДНК записана «готовая» информация, о «готовой» многоклеточной системе, например, о человеке. Информация, имеющаяся там, лишь обуславливает тот или иной путь развития, который приводит к тому или иному конечному результату.
Записи «готового» человека в генах нет. С этой точки зрения становится понятным тот факт, что при внутриутробном развитии человеческий зародыш ускоренно проходит все предшествовавшие человеку стадии биологической эволюции, что совершенно непонятно, если исходить из того, что в генах записана информация о «готовом» человеке.
В Природе все тончайше взаимосвязано. В данном случае она подсказывает нам новый для нас способ записи информации, который в ней самой используется.
Это не детальная, исчерпывающая информация о какой-либо системе, а кодирующая такой путь развития материи, при котором появление только этой системы неизбежно.
Но чтобы пользоваться этим способом записи, надо, совершенно ясно представлять как все сложнейшее дерево взаимосвязанных, взаимозависимых процессов (когда одни, происходящие сейчас, неизбежно программируют другие, которые произойдут в следующее мгновение), должное развиться из именно этого зернышка минимально необходимой информации, так и уметь пройти в обратном порядке: проследить, как многообразные и многочисленные процессы, закономерности, качества неизбежно вытекают из менее многообразных и многочисленных — и так до некоего конечного, которое дальше нельзя уже упростить, «информационного семени».
Естественно, что такой принцип записи возможен только при условии, что система эволюционирует, развивается.
Подобная взаимосвязь и взаимозависимость существует не только в Природе, но и в нашем ее познании. Даже, казалось бы, небольшое изменение точки зрения на те или иные процессы, происходящие в Природе, вызывает — в конечном итоге — изменения радикальные. Вот почему надо с большим вниманием относиться и к тем предлагаемым изменениям точки зрения (особенно на взаимосвязь явлений в Природе), которые представляются, на первый взгляд, малозначительными, несущественными.
Столь жаждуемая «безумная идея» явится, скорее всего, лишь небольшим поначалу изменением точки зрения на некоторые общеизвестные, банальные вещи. И похоже — чем радикальнее, в конечном итоге, будут результаты этого нового взгляда, тем тривиальнее и нелепее он покажется вначале.
Нам еще слишком не хватает и ощущения, и понимания глубины взаимосвязанности в Природе, чтобы это оказалось иначе…»
18
— Ааа! — кричал Евтеев, пытаясь высвободиться из вязкой красной глины такыра, но она затягивала только сильнее, силы его подходили к концу, и он понял, что — все, ему не освободиться из мягкой, но мертвой хватки; хоть умом и понимал: это — смерть, помощи ждать неоткуда тут, в безлюдном пространстве, инстинкт жизни не давал смириться, и глаза — хотя Евтеев знал, что напрасно, — продолжали в бессмысленной надежде обшаривать окрестности.
