Юрий Брайдер - Гвоздь в башке
«Не надо!» — завопил кто-то внутри меня.
«Умереть, умереть, умереть», — ответил я.
Вспышка. Удар. Вкус крови. Запах сгоревшего пороха. Смерть.
Меня завертело, как листок в бурю. Ночь разлетелась на мириады осколков, а потом съежилась до размеров печной трубы, оба конца которой уходили в бесконечность. Бездна была вверху, бездна была внизу, и мне надо было выбирать какую-либо из них.
Не знаю почему, но я рванулся вверх (наверное, гимн «Все выше, и выше, и выше…» засел в генах). Меня понесло, понесло, понесло, понесло куда-то и вышвырнуло на больничную койку, обжитую и знакомую, как вурдалаку — его гроб, мумии — саркофаг, а грешнику — адский котел.
Электрический свет, бивший прямо в глаза, ослепил меня, а дружный радостный вскрик едва не оглушил.
— Жив, — произнес Михаил Давыдович с облегчением. — Ну слава те, господи!
— Рассказать кому, не поверят! — медсестра Нюра по молодости лет еще способна была чему-то удивляться.
— То-то и оно, — с сомнением произнес реаниматолог Стась. — Случай беспрецедентный. Даже и не знаю, стоит ли его фиксировать.
— Фиксируй, фиксируй, — распорядился Михаил Давыдович.
— Я-то зафиксирую. Только потом от всяких комиссий отбоя не будет… Ох, грехи наши тяжкие!
— Олег, как ты себя чувствуешь? — Михаил Давыдович склонился надо мной.
— Нормально.
— Что с тобой было?
— Ничего.
— Как ничего, если у тебя почти час полностью отсутствовала активность головного мозга? Понимаешь, полностью! Вот энцефалограмма, — он взмахнул длинной бумажной, так и норовившей свиться в спираль. — Альфа-ритма нет. Бета-ритма нет. Тета-ритма нет. Даже дельта-ритма нет. У покойника, пока он еще не остыл, энцефалограмма лучше бывает.
— Вам виднее. Вы университеты кончали, — рассеянно произнес я. — А тот погиб?
— Кто? — вопрос мой, похоже, слегка ошарашил Михаила Давыдовича.
— Ну тот… с пистолетом. Военный или милиционер.
— Тебе привиделось что-то?
— Нет, не привиделось, — уперся я. — Он жить хотел. А я его заставил. Умереть, умереть, умереть…
— Ты заставил его умереть? — догадался Михаил Давыдович.
— Ага.
— За что?
— За дело.
— За какое?
— Кабы я знал! Но он-то свою вину чуял. Поэтому сначала и не сопротивлялся. Только под конец опомнился. Но поздно было. Пуля в виске. Умереть, умереть, умереть…
Тэк— с, -Михаил Давыдович выпрямился. — Похоже, долечиваться ты будешь в психушке. А пока поспи еще. Нюра, сделай соответствующий укольчик. И глаз с него не спускай.
В тот же день, но уже ближе к вечеру, меня посетил толстяк-психиатр, на этот раз соизволивший представиться. Звался он простецки — Иван Сидорович, а вот фамилию имел забавную — Котяра. Не Кот, не Котик, не Котов, а именно Котяра.
Перечисление всех его ученых степеней, титулов и званий заняло бы слишком много места. Скажу только, что докторскую диссертацию Иван Сидорович Котяра защитил еще в те времена, когда я под стол пешком ходил.
— Я закурю, с вашего позволения, — сказал он первым делом.
— Пожалуйста, — я постарался изобразить радушного хозяина. — Закуривайте, располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Можете даже галоши снять.
— Как я понимаю, мысль о самоубийстве вас не оставляет, — не обращая внимания на мои шуточки, поинтересовался он.
— Есть такое, — признался я.
— И говорят, что под эту марку вы кого-то уже застрелили? — курил он тоже по-простецки, стряхивая пепел в кулек из газетной бумаги.
— Так то во сне!
— Ничего себе сон у вас. С полным прекращением мозговой деятельности. Честно скажу, что с подобным явлением я сталкиваюсь впервые.
— Сон у меня обыкновенный, как у всех. Вы лучше свои приборчики отрегулируйте, чтобы у них стрелки не зашкаливали.
— Поучи, поучи меня, старика… А не то я за тридцать лет практики в своем деле так ничего и не понял…
— Вот вы сразу и обиделись, — печально вздохнул я.
— Нисколечки, — он едва заметно улыбнулся (улыбаться заметно ему не позволял добрый слой подкожного жира), — это хирурги на своих пациентов могут обижаться. Или венерологи. Но только не психиатры. Как можно обижаться на шизофреников или маньяков?
— А я по вашей классификации кто буду?
— Пока только неврастеник… Но вы бы лучше про свой знаменитый сон рассказали.
А почему бы и нет, подумал я. Сон-то действительно странный. Чертовщиной какой-то попахивает. Вот пусть этот Котяра и разбирается. Как-никак доктор медицинских наук. Светило. На разных там психоанализах собаку съел.
И я как можно более подробно пересказал все, что приснилось мне прошлой ночью. Упомянул и про чужую постель, в которой я оказался на пару с любвеобильной женщиной, и про свое скверное самочувствие, и про дом номер десять по улице Солнечной, и про странный разговор в ночи, и про приставленный к виску пистолет, и про случившееся в последний момент раздвоение личности.
Умолчал я только про свои опыты, связанные с выработкой психологической установки на самоубийство.
— Забавно, — сказал Иван Сидорович, дослушав мою исповедь до конца. — Весьма забавно. Так говорите, вы во сне и запахи ощущали?
— Ощущал.
— А сейчас? — он помахал перед моим носом дымящейся сигаретой.
— А сейчас ничего.
— И половое удовлетворение испытывали?
— Как вам сказать… — я замялся. — К тому времени уже все закончилось. Осталось за пределами сна… Ну, короче, вы меня понимаете.
— Если я не ослышался, сначала вам казалось, что вы в той истории — главное действующее лицо. Так?
— Так.
— Но потом возникло подозрение, что здесь вы не один? — н постучал пальцем по своей башке, очень напоминавшей приплюснутый с полюсов рельефный глобус, на котором из розового океана лоснящейся кожи торчали лесистые острова бровей, архипелаги мелких бородавок и обширные континенты губ и носа.
— Примерно… Хотя сон есть сон. Как его объяснить? Все так смутно…
— У вас как раз и не смутно! — возразил он. — Сколько деталей. Да еще каких! А ведь обычно они выветриваются из головы сразу после пробуждения.
— У нормальных людей они выветриваются, — произнес я многозначительно. — А у меня гвоздь в мозгах застрял. Возможно, он сновидения к себе магнитом притягивает.
— Возможно, возможно, — задумчиво повторил Иван Сидорович. — Сон, знаете ли, явление весьма загадочное. Относительно его природы существует множество гипотез. Но истина пока не установлена.
— Кто же вам мешает ее установить? Действуйте. Нобелевку получите.
— Совет дельный. Вот если бы вы мне еще и помогли… — Трудно было понять, шутит он или говорит серьезно.
