Георгий Гуревич - Темпоград
Сколько раз Лев перебирал в памяти эти весенние вечера!
А что было? Трогательные мелочи, пустяковинки, о которых посторонним и не расскажешь. Плечами пожмут, усмехнутся снисходительно.
Третий час утра, предрассветный сумрак. Половину ночи проговорили неведомо о чем. Серым кажется побледневшее лицо девушки, а глаза и губы черные. Такое утомленное лицо, такое непривычно грустное, и Льву так жалко девушку, хочется ее утешить, обнять, успокоить. "Эгоист, - корит он себя, - только о своем удовольствии думаю. Хоть и спортсменка, а все-таки сил меньше, чем у меня. Терпит, слушает, не гонит по своей доброте". И он самоотверженно прощается, а она еще удерживает его, спрашивает что-то структуральное, наверное, думает доставить ему приятное, проявляя интерес к науке.
Еще взгляд запомнился. Это уже в другой раз было, днем. Винета отлучилась, к видеофону ее позвали. Урок прервался на полуслове, и, чтобы время не терять. Лев начал перерисовывать в ее тетрадь тоитские иероглифы, очень сложные и красивые: цветом там обозначались оттенки речи. Лев не заметил как ученица вернулась. Услышал за спиной: "Лев-то, Лев-то старается". Юноша оглянулся и утонул в ее зрачках. Никогда не видел такого взора: бездонно-глубокого, ласково-теплого, нежного, ликующего. Еще сотню прилагательных можно добавить, все равно не опишешь. Лев почувствовал, что он любим. Потом уже, простившись и отойдя на добрый километр, рассудительно доказал себе, что ошибся, замечательная Винета не могла полюбить такого заурядного парня. Но, вспоминая ее взгляд, блаженно и глупо улыбался. И неуклюже пританцовывал в тени кустов. И головой мотал: кружилась от счастья.
Конечно, первый поцелуй запомнился. Нелепый был поцелуй, без объяснения. Винета весь вечер рассказывала о своих пациентах. Потом губы встретились. Потом он целовал ее пальцы, все подряд, а крохотный мизинчик дважды. Такой умилительный был мизинчик, такой беспомощный, игрушечный. И снова кружилась голова, когда возвращался.
На следующий день - первая размолвка. Сломя голову прибежал Лев на свидание. Сегодня он никак не мог заниматься лингвистикой, всего сорок минут было в его распоряжении. Очень спешил и жаждал рассказать, почему спешит. Но Винета сама опоздала.
У режиссера было творческое настроение, он так и этак перестраивал мизансцену. И хотя у Винеты роль была второстепенная, самая скромная (ей нелегко давалось сценическое искусство), но могла ли она уйти, нарушая ансамбль? Не подобало ей, второстепенной, перебивать вдохновение режиссера. И она прибежала запыхавшись, и тут же требовательно залился колокольчик квартирного видеофона: один из галантных стариков хотел рассказать про боли в пояснице. Винета сочувственно кивала и разводила руками за экраном, так, чтобы старик не видел. Ничего не поделаешь, у врачей своя дисциплина, больного поторапливать не полагается. Галантный и многословный старик съел добрую половину считанных минут Льва. И сразу же после него позвонила подруга, не та, которая сыграла свадьбу, другая, у этой любовь не ладилась. И поскольку у Винеты любовь ладилась, она считала своим долгом, как бы моральным выкупом за счастье, посочувствовать неудачнице.
Все это не предназначалось для посторонних ушей; ласково кивнув Льву, Винета повернулась к нему-спиной, загораживая экран. Лев постоял еще под окошком, глядя на ее спину, потер переносицу указательным пальцем, - такой у него был жест: в затруднении он тер переносицу. Чесал все яростнее и сам распалялся гневом. Выходит, что для Винеты он самый последний человек. Капризным режиссерам потакают, радикулитчикам улыбаются, слезливых девчонок утешают, а любящему показывают спину. Сорок минут истекли. Лев прибавил еще три, потом постучал в окно. Винета, не оборачиваясь, помахала успокаивающе: дескать, извини, не до тебя сейчас. Трагедия, человека спасать надо.
И Лев ушел. Даже записки не оставил, даже выключил видеофон. Никаких объяснений, никаких оправданий, разрыв навеки!
Впрочем, в тот вечер ум его был занят, некогда было подумать о жестокой. Только в паузах ощущалось что-то тягостное, камень лежал на сердце. Но как раз дело ладилось. Льва расхвалили, возвращаясь, он начал было составлять подробный устный отчет для Винеты, подбирать точные выражения, достаточно скромные, чтобы не перехвалить себя, но и не преуменьшающие заслуг. И вдруг вспомнил: "Никаких отчетов! Кончено! Винеты не существует. Точнее, он не существует для Винеты". И не вызвал ее к видеофону. Выдержал характер, хотя и горько было выдержать.
Двое суток ходил, придавленный к земле; то проклинал Винету, то оправдывал, себя винил. Учил слова, выполнял задания, что-то переписывал бездумно, словно зимней ночью в лесу плутал: бредешь куда-нибудь, лишь бы не замерзнуть. Побрел и на семинар по лингвистике, хотя там все бередило рану: каждый стол, каждый столб напоминал о равнодушной: тут сидел рядом с ней, тут стоял, тут формулы для нее списывал. Волоча ноги, вошел в лекционный зал... и остолбенел. Она! Она сидела в его излюбленном первом ряду. Светловолосая и загорелая, в белом платье с голубым пояском, олицетворение чистоты и свежести. Робко подняла на него глаза - синие и с синевой под веками, несчастные, невыспавшиеся. Лев хотел было пройти мимо, буркнув "здра...", но к нему потянулась рука с записочкой: "Не знаю, в чем виновата, но давай мириться".
Лев так и не узнал, что говорилось в этот день на лекции. Седовласый и морщинистый лингвист раскрывал и закрывал рот, включал и выключал запись, водил указкой по экрану - до Льва не дошло ни единого слова. Только одно имело смысл и значение: Винета рядом. Они сидят рядом, и поле любви окутало их. Они вдвоем и счастливы. Тоитское двойственное число. Прочие множества не существуют. Это был самый счастливый день в их любви... и последний.
6. ИЗ-ЗА ЛЮБВИ И ПОДОЗРИТЕЛЬНОСТИ. 20-22 мая
Принято считать, что любовь - противница успеваемости. Вздохи под окнами, серенады и ревность порождают тройки и двойки. У Льва получилось иначе: любовь помогла ему преуспеть, стать лучшим студентом на семинаре по лингвистике и тоитоведению.
Ведь все же встречи с Винетой были связаны с лекциями. Либо девушка приходила на занятия, тогда они сидели рядышком. Лев силился не отвлекаться, запоминал, записывал, зарисовывал, чтобы после пересказать как можно толковее. Либо же, гораздо чаще, Винета пропускала лекцию, тогда Лев слушал еще внимательнее, записывал еще тщательнее. По правде сказать, он запустил все другие предметы, изучая тонкости тоитского произношения и машинного перевода, будто бы по поручению Винеты.
И преуспел. Соседи его с грехом пополам переводили отдельные тоитские фразы, а он уже понимал на слух, даже мог произнести несложную речь с земным акцентом, конечно. Разобрался в хитросложностях идеосемантики и в непроизносимых звуках идеофонетики. Выговаривать не научился, для человеческого горла тоитские фонемы непроизносимы, но, чтобы Винета познакомилась со всеми: шелестящими, кряхтящими, свистящими, клокочущими, - Лев приспособил к своему магнитофону приставку, этакий звуковой линотип: буквы набирались пальцем, выговаривались магнитофоном.
