Вячеслав Букур - Поиск-87: Приключения. Фантастика
— Ешь, брат, ешь, — сердечно сказал он Умельцу и посмотрел светлыми протыкающими глазами. — В той орде ты так никогда не ел.
Жадно откусывая, Мастер произнес:
— Все это очень интересно, и дыбом поднимаются волоски на теле — чем все это кончится? Клянусь Огненной Рыбой, что не понимаю, зачем ты это сделал? — обратился он ко мне и показал на свеженарисованные знаки на своем теле. Его вытянутое впереди лицо выразило замешательство.
— Да, это неслыханно, — согласился Младостарец. — И невиданно. И совсем непрекрасно. Но что поделаешь, теперь придется этот обряд — назовем его, например, Обряд Освобождения Лжеца — повторять вновь и вновь, то есть всегда.
Он посмотрел на меня, хищная горечь горела в глубине светлой зелени его глаз.
Я сначала не удержался и набросился на угощение дрожа, задыхаясь и чавкая. Постепенно зеленое горение в глазах родича заставило меня умериться. Возникло чувство, похожее на стыд, и в то же время знакомо зажгло-заныло в груди. «Сердце думает», — решил я. С сожалением отложив на время пищу, я сказал:
— Не помню уже кто, кажется, Молодой Старец, призывал так изменить предание прекрасной орды, чтобы все в этом предании стало возможным, и вселенная возникала бы не от трудов и стараний Мамонта, а, например, из моей левой ноздри. Теперь же старший сородич, кажется, недоволен. Так все хорошо идет: предание изменено, каждое лето теперь будем праздновать Пленение и Освобождение Оборотня, а он не рад.
Продолжая есть, причем не упало ни крошки, Младостарец усмехнулся:
— Предание орды еще не рассказано и не показано до конца. Может быть, в конце концов прибавится еще обряд Казни Сопливого Юнца, и будет он повторяться вечно, из года в год, — мечтательно закончил он. Стало тихо. Все вкушали Предка, и разговоры не находили себе пищи. И мы трое — я, Мастер, Младостарец — углубленно занялись Предком. Очнулись мы от сдержанного говора, и в его сдержанности было нехорошее предвестие. И в самом деле, постепенно усиливаясь, говор этот приобрел свойство крика, вот уже мы, не успев ничего понять или подумать, присоединились к хору скорби. К нам медленно шла семерка охотников, показывая всем пустые руки.
— О! О-о-о! — кричала желтозубым ртом Выскобленная Шкура. — Нет жертвы. Нет. Предок не получит пищи. Мир погибнет. Орда погибнет. Все погибнет.
Старцы, встав в круг, растерянно топтались. Они не знали, то ли начинать Пляску Совета, то ли покорно ждать всеобщего конца. Вдруг Старец-четыре встрепенулся:
— А ведь не оскорбительно для Предков будет, если мы подарим им кого-нибудь из своих живущих.
— Как же не оскорбительно? — въедливо поинтересовался Старец-второй. — Ведь своего мы заколем только как вестника, чтобы он сообщил Мохнатым, что нам надо. А сейчас Предки требуют именно пищу.
— А разве вестник не может быть одновременно и пищей?
Все вслушались в вопрос — казалось, его звуки все еще жили в воздухе. Не известно было, то ли негодовать, то ли восхищаться. Однако пылающий круг стал ближе к земле, и Ледяная Пасть дохнула своим лживым, холодным дыханием. Роса еще не села, но прибрежные камни блестели матово.
— Тогда кого же? — размышляюще произнес пожилой охотник, и его простое славное лицо хмуро уставилось в костер. — Может, Старца-неизвестно-которого? Он давно хворает и все равно уже на пути туда…
Старцы яростно закричали слаженным хором:
— Святотатство! Святотатство!
Костровой Дурак до этого спокойно сидел у огня, кашляя и вытирая вечно красные глаза. После криков Старцев он с плачем кинулся к ним, стал ползать между ними, обнимать их ноги и вопить:
— Наконец-то! Меня! Я хочу быть Предком! У меня будет могучее тело! Могучий хобот!
Они смотрели на него с задумчивой жалостью. Его криво сросшееся тело было закутано в лохматую волчью шкуру. Оно ползало и кричало. Наконец кто-то из Старцев сказал:
— Подними себя. (Костровой Дурак поднялся, воя.) Сообрази себе где-нибудь в груди: разве Предкам нужен такой вестник? Такая жертва? Смешно.
Все засмеялись. Ведь невозможно же, услышав слово «смешно», не засмеяться. Общий хохот стоял долго, долго, каждый подходил к Дураку, хлопал его по спине, по плечу, по ягодицам, заглядывал, хохоча, в лицо и оставлял ему лучший кусок от своей доли мяса. Получилась прекрасная мясная куча. Все еще рыдая, он брал от этой кучи, подносил к лицу, клал в рот, растирал зубами и безутешно глотал.
Вдруг прибежала одна женщина:
— Новость! Новость!
— Какая, о Триждыродившая?
— Старец-то выздоровел!
Старец-больше-чем-пятый поднял руку:
— Нужно разобраться. Уходил, уходил к Мамонтам и вдруг не ушел. Именно сейчас, в этот момент. А что еще было сейчас?
Орда посмотрела вокруг снаружи себя и вокруг внутри себя. Она произнесла своими ртами:
— Пробежал муравей.
— Не то.
— Дым от костра потек к мертвой стороне.
— Не то.
— А! — воскликнула Триждыродившая. — А! А что поедает Дурак? Лучшие куски? Лучшие. Все понятно.
Ее слова коснулись нас. Все сразу стало ясно. Мысли Предков вошли в нас. Лучшие куски — Старец не ушел к Предкам — они его не хотят — они желают лучший кусок орды… Кого-то лучшего.
Все взгляды сошлись на Младостарце. Как костер, бывает, долго не разгорается, но, подсохнув в сиянии солнечных лучей, груда хвороста разом возьмется от первой же искры кресала — так же мгновенно загорелись все взоры, сведенные на прекрасном мускулистом теле Молодого Старца. Оно, тело, дрогнуло, вспотело, сделало растерянный шаг назад. Друг Камня судорожно вертел своей сплюснутой башкой.
— У нас этого нет, — бормотал он. — У нас… давно у нас глиняные фигурки…
— Где это — у нас? — подозрительно спросил стоявший рядом. — А ты сам откуда? Разве на тебе не наши знаки?
Умелец судорожно покивал: наши, наши.
Тело орды, растекаясь, медленно обхватывало со всех сторон будущий подарок Предкам.
— Нет! — закричал Младостарец.
— А солнце скоро сядет, — задумчиво протянул звонкий детский голосочек. — Наверное, пора.
— Я… это тело недостойно, — сказал с запинкой Молодой Старец. — Есть более достойный дар. Вот этот безымянный юнец, он недавно объявил себя избранником Предков, сам объявил. Значит, Предки больше любят его, больше хотят его.
Возмущение охватило мое тощее тело.
— Посмотрите на эти тонкие руки, ноги, на эти впалые щеки! — воскликнул я. — Неужели вы хотите все ЭТО подарить Мамонтам — нашим могучим покровителям! Вот какова ваша благодарность.
Мертвое молчание схватило всех и все. Даже красный диск, кажется, застыл на горизонте. Только Быстрая шумит, вьется, но ничего не подсказывает в своей змеиной мудрости. Уже холод ужаса пробежал по мне, но мертвое молчание постепенно переросло в живое, живое — в тихий ропот, из которого родился твердый голос, это охотник Какой-то говорил голосом родной орды (а имя его знают только Старцы, охотник не хочет быть беззащитным).
