Светлана Дильдина - Песня цветов аконита
Мальчишка рванулся из рук молча, с неожиданной силой, ударил прямо в ухмыляющуюся рожу — улыбку разом снесло, — но ответный удар под ребра почти лишил его возможности дышать.
Воздух царапал горло, сердце словно пыталось взломать ребра и вырваться наружу…
— Не верещи. Живым оставим, не бойся, — услышал он хриплый насмешливый голос. Перед глазами опять поплыли кровавые пятна…
Он уже не кричал. Дыхания не хватало даже на стон.
Он уже не понимал, что происходит. Почти ничего не видел.
…Почувствовал, как в горло вливается обжигающе-едкая жидкость, едва не задохнулся. На миг в глазах прояснилось. Потом все опять потеряло цвет.
Кажется, его куда-то везли. Он видел небо и листья, какие-то тряпки возле лица, но мало что сознавал. Кажется, кто-то из караванщиков обращался к нему… он слышал смех Кенну, тот рассказывал очередную байку. Йири хотел обернуться, позвать друга, но не смог. Все тело горело, и в то же время казалось, что его бросили в ледяной поток и течение швыряет Йири о камни. Потом не стало ничего.
* * *Столица
— Привезли голубей, госпожа. Не хотите взглянуть?
— Нет, — Хали зябко повела плечами, хотя одета была чуть не по-зимнему. Вот только цвет… Темно-желтая ткань, коричневые узоры — плохая гармония с яркими платьями прислужниц.
— Вы только взгляните. Есть очень красивые и редкие птицы. С венцами из перьев…
Говорила молодая женщина с властным точеным лицом. Кору из дома Мийа, чей знак — Зимородок, Кьоро. Ее считали умной особой — всего за несколько месяцев она успела стать подле дочери Благословенного, оттеснив других дам.
— А еще… — она наклонилась к уху девушки, — Юини прислал пару строк. Заверяет вас в своей преданности…
— Надеюсь, он в добром здравии.
— Жаловаться не на что, кроме… вы же знаете эти западные провинции, госпожа.
— Давно ли старший Дом проявляет интерес к полузасохшей младшей ветви? — холодно спросила Хали.
— Мийа всегда стоят друг за друга, — в голосе Кору слышалась только искренность.
Дама прошлась по комнате, сжала пальцы. Нескольких девушек низкого ранга она словно бы не заметила.
— Ах, как подло поступили с нами Асано! Юини, честнейшая душа… он был так вам предан. Как они посмели обвинить вашего человека?
— Он не был моим человеком. Он просто служил мне.
Кору искоса глянула из-под длинных ресниц.
— Какая жалость, что он не смог оправдаться… Если даже вы оказались не в силах что-либо сделать…
— Я должна была вмешаться? — проговорила Хали еще холодней. Она заметила брошенный дамой взгляд. Да, Кору подозревает, в чем дело. Что ж… если сама Аину не вступилась за молодого человека, какой спрос с богатой и равнодушной родственницы, к тому же не кровной? Про Юини вспоминают, когда нужно бросить тень на злейших врагов, Асано Белых Лисов. А так — словно и не было человека.
Четыре месяца прошло…
…Как забыть сдержанно-самоуверенную улыбку Шену Асано, еще молодого, но уже опасного, словно яссин — змея? Полные лицемерного сожаления слова, что отпрыск младшей ветви Дома Мийа позабыл, что такое высший указ, и поехал на север навестить некое сосланное туда семейство. Если бы не люди Шену, никто бы не заподозрил…
Хали лишь глянула в темные, таящие усмешку глаза. Поняла — он знает, что все сказанное им — ложь. Вступись Аину за офицера, обвинение было бы снято. И доказательств бы не потребовалось — правда, их нет у Хали, но никто не усомнится ее в слове. Но она вынуждена молчать, чтобы не поползли слухи — дочь Благословенного поддерживает учение Той.
И она молчала. Но из покоев выходила ровно настолько, насколько необходимо. Улыбалась дамам. Когда Юини лишили звания и отослали служить куда-то в западную провинцию, попрощалась с ним скупо и холодно. Одно утешало — они без слов поняли друг друга.
Мийа отступились от своего — младшая ветвь, полузасохшая. И начинало казаться — нанесенный Лисом удар — не удар, а так, дуновение ветерка. И даже устроили так, что место вблизи Хали заняла молодая жена одного из Зимородков — Мийа.
Впрочем, Шену и не старался бить сильно. Двум Домам уже не нужно было подбрасывать дров в костер — они и без того были врагами. И Лисы ныне стояли выше.
Хали терпела все, как всегда. И дела свои почти добровольно отдала в руки Кору — какие там, впрочем, дела… А после привыкла.
Только по вечерам ей удавалось увидеть отца — если он позволял. Она не любила приходить в его покои, тяжело было там, стены давили. И цвет — серебристый, синий, холодный. Или малиновый — словно к земле пригибал.
Шла, будто по острому гравию босиком. Выслушает. Как всегда. И то же, что и всегда, скажет.
— Отец… Все было не так. Юини отправился на север по моей просьбе.
— Зачем?
Аину, как веточка невзрачная среди вышитых на занавесках цветов.
— Я не могла бросить ту, что не сделала ничего дурного.
— Ты думаешь? Хорошо. Теперь ты хочешь сказать слово в защиту человека, которого ты сама подставила под удар?
— Я бы хотела сказать… Разве это возможно? — шепчет Хали. Ее глаза красны, но сухи. — Если бы я знала, что выбирать придется из этих двоих, я бы поступила иначе.
— Прекрасно. Впредь думай.
Он не отвернется, показывая, что разговор окончен. Никто не посмеет мешкать хоть миг, если его взгляд приказывает уйти.
Слово ее отца — больше, чем закон. Он — наследник Солнечной Птицы. Не найдется безумца пойти против воли Благословенного.
А она…
Забыв про свой ранг, Хали сбежала по лестнице, пронеслась, постукивая невысокими каблучками, по золотистым плитам дворика. Тут не было никого, кто бросил бы удивленный взгляд ей вслед, — только невидимая стража, слишком хорошо вышколенная, чтобы замечать то, что замечать не полагается.
Амарэ перехватила бежавшую, усадила на каменную скамейку. Безмолвно поправила госпоже прическу, ожерелье, сбившуюся набок пелеринку.
— Амарэ, если я должна поступать безупречно, почему я не родилась иной?! — вырвалось у девушки.
— Зачем вам быть иной? Вы стоите так высоко.
— Я должна была родиться красивой и не полукровкой. Зачем требовать от меня то, чего я не могу?!
— Вы жалеете, что помогли Мирэ? — прямо спросила Амарэ.
— Ты знаешь? Откуда??
— Я знаю вас, госпожа. Я бы сделала то же самое.
— Ты не поймешь… Я теряю всех, кто мне верен. Отец… кто посмеет сказать ему хоть слово поперек? Но лучше бы я была такой, какой меня хотела видеть мать.
— Это невозможно, — голос Амарэ был ровным, в самую меру сочувствующим. Амарэ — жемчуг, и сама, как имя, спокойная, мягко светящаяся. Хали еще раз поправила ожерелье. Вечерний свет разбился о грани хризолитов.
