О времени, о душе и всяческой суете - Браннер Джон

«Мировой странник»: все евро-американские списки, включая иудейские и католические, работают отлично, но азиатские – плохо, а остальные – удовлетворительно.

«Супершифтер»: хорошо во всех областях, кроме исламской (отключение в год хиджры не сработало на обеих моделях).

«Темпора Мутантур»: хорошо, но неоязычники вряд ли одобрят, поскольку в список имеющихся дополнений не входит период Юлиана Отступника.

«Хронокинетор»: возрожденный эллинизм – отлично (машина изготовлена греческой фирмой), удовлетворительно в других областях.

«Прыжок куда угодно»: во всех областях удовлетворительно или хорошо, однако Уэслианский список имеет дефект: он позволил стать свидетелем сочинения по меньшей мере семи гимнов.

«Вечный твистер»: без рейтинга. Отключение существует, и на уцелевшем экземпляре из двух, прошедших испытания, оно работает хорошо, учитывая все произошедшее. Однако оно работает либо случайным образом, либо согласно какому-то списку исключенных периодов, который испытателям добыть не удалось. Наши испытатели добросовестно посетили все периоды, которые должны быть исключены. Показатель серьезности дефекта: несчастный испытатель, которому было поручено проверить период чаяния Берта Таддла, вернулся в прошлое страдающим неуправляемой истерией, и его отчет пришлось отложить на три часа, пока мы пытались заставить его прекратить смеяться.

Выгода

Не считая монгольского вторжения, «Мировой странник» работает хорошо и соответствует требуемым стандартам. Следовательно, мы считаем его наиболее «Выгодной покупкой». Те, кто готов пожертвовать функциональностью в пользу повышенного комфорта, могут предпочесть «Супершифтер», являющийся менее дорогой моделью, а тем, кому быстро становится скучно, наверняка придется по душе широкий диапазон развлечений в «Темпора Мутантур». Однако мы считаем, что ни одну из моделей не следует покупать, не имея хорошей ретемпоральной страховки.

Мы ни в коем случае НЕ рекомендуем приобретать «Вечный твистер». После того как сгорел изоляционный материал, мы отправили на анализ образцы шкуры животного. Когда выяснилось, что это кожа логейской ящерицы, у нас возникли кое-какие подозрения, и мы провели дальнейшее расследование.

Выяснилось, что эти машины импортированы из две тысячи сто седьмого года. Они собраны по схематике «ученого»-самоучки по имени Бронг, у которого осталось около тридцати миллионов машин, после того как путешествия во времени были ограничены законодательством. Воспользовавшись недавней отменой этих правил, импортеры, которые торгуют ими сейчас, скупили весь его склад якобы по цене восемнадцать кредитов за штуку, чтобы продавать за три с половиной тысячи кредитов. Мы сообщили об этой беззастенчивой спекуляции в Галактическую торговую палату. Мы считаем, что даже цена в восемнадцать кредитов завышена. Мы сдали наши экземпляры торговцу металлоломом и получили всего одиннадцать кредитов.

Ярмарка

– Подходите! Подходите!

Слова были английские, а значит, человеческие, но производили их голосовые связки, состоявшие из цепи электронов, громкость им придавали резонансные камеры в вакууме радиотрубок, а гигантские глотки, извергавшие их в ночь, были повсюду.

…В кричащей обертке шириной в три мили, завязанной кроваво-красным бантом. Упаковка важнее товара; если правильно завернуть, то за товаром выстроится очередь из мужчин (и женщин), готовых покупать. И покупать. И покупать.

Возможно, тот, кто ввел эту трепетную, соблазнительную, похотливую нотку в сей стерильный, механический, бессознательный рев, был гением. По крайней мере, успеха он точно добился.

Также дозвуковой поток и ультраакустику по вкусу; результат – волосы на затылке встают дыбом, а по организму проходит пугающая, но при этом приятно тонизирующая доза адреналина. Даже если знать, как это работает, все равно ничего не меняется. Это напоминает непорочной деве о той ночи, когда она была уверена, что ее преследует мужчина, – но ведь она сюда не придет, правда? Можем выбросить ее из головы. Это напоминает Джевонсу о том ощущении, которое возникает, когда висишь в пространстве, переворачиваясь в петле, – в пятидесяти, ста тысячах футов над землей на скорости в тысячу – тысячу с половиной миль в час.

Чудовищный голос будто намекал, что некоторые люди развлекаются странными способами, при этом имитируя хитрую, вкрадчивую, понимающую интонацию, которой никогда не мог бы владеть, терпимость по отношению к человеческим причудам, бывшим для него всего лишь цифрами в бухгалтерском учете. Джевонсу пришла в голову дикая мысль о Молохе, и его бесстыдный живот наполнился огнем. Захотелось расхохотаться.

Но кое-что тут не предлагали. Вам не полагалось этого хотеть, потому что этого нигде не было. Тишины и покоя.

У тебя в лексиконе что, одни гиперболы? Джевонс обнаружил, что механический голос завел разговор у него в голове. Он разговаривал с намеками, вел словесную дуэль с разумом, которого не было. И в некотором роде получал ответы.

Свет! Звук! (Без камеры – это происходит здесь и сейчас и по-настоящему.) МОТОР! О’кей, парни, катитесь! Куда? А мне-то откуда знать? Может, на все четыре стороны. В конце концов, это от тебя зависит. Кто ты? А мне-то какое дело? Я машина. Но предположим, что ты – Алек Джевонс, бывший летчик-испытатель, бывший военнослужащий, бывший сын и бывший муж, бывший то да сё, практически все бывшее. Даже приближаешься к финальной стадии: почти бывший человек. Но у меня с самого начала было преимущество. Я никогда не был человеком. Я не знаю, чего мне не хватает.

– …шиллингов, пожалуйста. Пять шиллингов, пожалуйста. Пять шил…

Это происходит здесь и сейчас, запомни. Не дома и не за пять тысяч миль отсюда, а дом там, где сердце, вот только сердца не имеют к этому никакого отношения, а ты ведь знаешь, каковы люди за пять тысяч миль отсюда, не правда ли? Должен бы – в конце концов, тебе столько раз об этом говорили. Будь хорошим мальчиком и скажи: «Э…»

Щелкнул турникет, и скрытая беседа в голове у Джевонса стихла вместе с ним, словно телефонную трубку опустили на рычаг. Великан с латунными легкими сделал свое дело; Джевонс вошел. Стоило ему попасть внутрь, как великан заметил его, словно символ в памяти компьютера, статистику участия в отчете о доходах и расходах. Но голос его он больше не слышал.

Над головой – движущаяся дорожка. Он слышал ее гудящее бассо остинато в сочетании с порывистыми, дрожащими, диссонансными руладами, которые выводили в ночи сопрано, альты и теноры киоскеров. Они предлагали напугать его до потери памяти, шокировать и/или доставить ему наслаждение; предлагали дать ему возможность проявить себя – и еще много чего. «Как мило с их стороны, – кисло подумал Джевонс. – Позволить тебе заплатить за вход, а еще заплатить им, а потом всю работу ты делаешь сам».

Он продвигался вслепую в вихре и блеске Ярмарки по одной из артерий длиной в милю, несущих кровь машин к их многочисленным сердцам. Кровь – это деньги, люди же случайные вредители, с которыми нелегко справиться. Деньги подчиняются правилам статистического распределения, где-то найдешь, где-то потеряешь, кроме тех случаев, когда вмешивался человек – неуклюжий, несговорчивый, неучтенный фактор. Тогда приходилось менять правила.

Толпа плескалась вокруг него, подобно полихромным волнам вокруг куска гранита. Неплохая вышла метафора, разве что камень тоже двигался. Он и правда был серый, как гранит, по сравнению с яркостью румяных девиц, напоминавших колибри, и суровой черно-белой гаммой парней (подтекст: эффективность, мужественность, никакой чепухи). Он шагал прямо, что для многих было бы невозможно; он приковывал к себе взгляды. Начать с того, что он был… немолод. Остальные посетители Ярмарки в большинстве своем были молодыми. Юность – хаотичное время. Остальные пытались повторить свою юность и были заняты невозможностью воссоздать ничего, кроме осознания, что скорость им уже не по силам, не понимая, что если бы молодые люди, которым они так завидовали, обладали самосознанием более старшего поколения и поменьше демонстрировали ложную гордыню, они бы тоже признали, что скорость трудно вынести, тем более получить от нее удовольствие.