Сергей Болотников - Трольхеттен
4.
-До десятого колена! - проорал Рябов, картинно взмахнул пулеметом, словно дирижер палочкой. Смурный свет нового дня пал на его обезображенное рваным шрамом лицо, придав ему очертания гротескной маски. Николай шел подле Стрый и с каждым шагом ощущал, как ему холодно. День был отвратителен - апофеоз всех серых дождливых дней. Почему-то казалось, что и все последующие дни будут такими. До самого Исхода. Рамена с отрешенной ухмылкой наблюдал за небесными виражами своего Ворона. Вещая птица звала на бой и сулила им победу. Понурый Евлампий шагал и сверлил мутными своими очами покрывшуюся ледком землю. Он теперь тоже улыбался - похожей на Раменову отрешенной улыбкой, слабый отсвет веселья у отринувшего прошлую жизнь камикадзе. Если бы Босх, тонкий психолог и организатор (очень полезные качества, если ты хочешь управлять большим количеством людей), увидел бы сейчас его лицо, то неминуемо остановил бы процессию и переправил Евлампия в арьергард, а то и вовсе стрельнул прямо тут, благо цель их похода уже была видна невооруженным глазом. Просто потому, что люди вот с таким вот лицом как правило трудно поддаются управлению и в священном своем безумии способны развалить даже очень хорошо спланированный план. Но Босх не видел, потому, что шел позади и мог наблюдать лишь всклокоченный затылок Евлампия. А тот тем временем тяжело поднял голову и уставился куда то в сторону перекрестка Школьной со Стачникова. Глаза его, доселе пустые и бессмысленные, глаза животного ведомого на бойню, вдруг обрели некоторую ясность и цепко поймали какой то не видным другим объект. Хоноров пожевал губами, внимательно всматриваясь. Без очков он видел плохо, но что-то подсказывало ему, что вон то серое пятно в густой тени под декоративным деревом с обрезанной верхушкой - это прячущийся человек. Надежда полудохлой птицей трепыхнулась у него в груди, и это и был тот своеобразный запал, который привел бездеятельного доселе Евлампия Хонорова в состояние действия. Сделав немудреный выбор между пассивной гибелью и рисковой свободой он рванулся вперед, испустив хриплый крик: -Спа-а-са-а-йте!!! Рывок его был столь силен, что не ожидавший этого Кобольд не удержался на ногах и повалился вслед за своим ручным человеком на землю. Это и спасло его от насыщенного свинцового града, что со свистом пронизал воздух в том месте, где только что была его голова. Стреляли плотно, сразу с нескольких позиций, давя неожиданностью нападения и тем, что самих стрелков почти не было видно за стволами деревьев. Николай Васютко услышал вопль Хонорова, первый, похожий на глухой щелчок выстрел, стал поворачиваться, увидел лицо Стрыя - еще не испуганное, непонимающее, тот еще не мог уяснить, что происходит. Стрый стоял столбом, а изза деревьев уже стреляли вовсю, длинными очередями и не экономя патроны. Били на поражение, по самым видным целям. Снова вспомнился мертвый голубь, ах Стрый, ты даже не мог убежать от разгневанного соседа, ты всегда был слишком медлительным, и тебе в насмешку дали прозвище Шустрый. Ты слишком долго думаешь, а может быть глупо и наивно надеешься, что в последний момент рука провидение отведет от тебя быструю свинцовую смерть. Нет, Стрый, не отведет. Николай действовал быстро. Он шагнул вправо, заслоняя собой Стрыя, толкнул его плечом, одновременно закричав: -Ложись, Стрый, ложись!!! Тот понял, бросился на землю, но медленно, слишком медленно. А Николай все еще думал о голубе, и о том, как холоден осенний воздух, когда что-то тупо ударило его в живот и грудь, и после мгновения холодной пустоты, вспыхнуло жаркой, обжигающей болью. -Колька, Колька!!! - орал Стрый и тянул его за собой на землю, но Николай и так уже падал, не способный стоять на враз размягчившихся вдруг ногах. Какие глаза были у того голубя - черные бессмысленные, с белыми кружками вокруг угольно черных зрачков. И Пиночет упал, на спину, ударившись затылком о холодную землю, но даже не почувствовав это. Наверху клубились облака - серые, холодные, вечные. -Ты как? - в панике шептал Малахов, судорожно передергивая затвор своего оружия, - В порядке? "В порядке", - хотел ответить Николай , но почему-то не смог. Смешное чувство, словно из него выпустили весь воздух, как из проколотого мячика. В детстве он любил играть в мяч, у него был такой старый, футбольный с заплатой на пузатом боку. Кобольд отпустил цепь Хонорова и по пластунски пополз в сторону близких деревьев. Руки подгибались, сердце заполошно колотилось, глаза заливал мигом выделившийся пот. Бывший драгдиллер искоса глянул направо и встретился с глазами Босха, что полз в ту же сторону. Губы того шевельнулись и произнесли несколько неслышных слов, адресованных тем, кто стрелял из-за деревьев, Стрыю, Рамене и лично ему, Кобольду. Босх призывал поднять оружие и стрелять. Кобольд притворился, что не слышит, и полностью поглощен перемещением себя в сторону укрытия. В суматошную дробь выстрелов вмешалась новая раскатистая трель. Драгдиллер повернул голову и даже на миг замер. Совсем рядом от него, Рябов стоял во весь рост и давил на гашетку своего пулемета ведя плотный заградительный огонь. Пронесшийся по улице свинцовый шторм ни оставил на нем ни царапины, да и теперь, уже явно нацеленные точно пули каким то образом миновали отлично видимую массивную мишень. Рябов по-доброму улыбался, водя стволом пулемета из стороны в сторону, золотистые гильзы взмывали в холодный воздух, а упав на землю, катились к Кобольду. Рябов был как утес, как огневая башня, асфальт вокруг него исходил крошкой, пули свистели в сантиметре от кожи, а ему было все равно. Брат Рамена возился с затвором автомата, резко вздрагивая, когда девятиграммовая болванка врезалась в землю слишком близко от него. Потом оружие все же соблаговолило встать на боевой взвод и он стал посылать короткие прицельные очереди. Его усилия увенчались успехом - в стане врага зашевелились, а потом на дорогу упало дергающееся тело, рот раскрыт в немом крике, глаза широко открыты навстречу смерти. Рябов среагировал моментом и перенес огонь на возникшую мишень, из-за укрытия выскочил еще один человек и резко дернул раненого назад, но не успел короткая очередь из трех пуль, накрыла упавшего. В следующий момент его вдернули за издырявленный древесный ствол. Огонь резко убавил в интенсивности. Тихо ругаясь про себя, Босх высунулся из-за своей ухоронки и стал стрелять из новенького вороненого десантного автомата. Две пули нашли свое убежище в стволе дерева над его головой, посыпалась древесная крошка а острая щепка больно кольнула в шею. Было неуютно. Да, давно Босх не был сам под огнем, всегда было кем прикрыться. -...Ворона!!! - крикнул Рамена, это у Рябова кончились патроны, и сразу стало много тише. Со вражеской стороны стреляли двое или трое. Бывший отец семейства так и не залег на землю, словно полагал себя бессмертным. Отточенным движением он вынул новый магазин, вставил его, а старый упал ему под ноги, после чего она из пуль настигла его, поддела и отбросила на Рамену. Тот сжал зубы и стал потихоньку отползать к деревьям. В его автомате тоже кончились патроны. Под деревьями, Босх свирепо пнул Кобольда, прошипев: -Стрел-ляй, гад! И Кобольд тоже открыл огонь. Хоноров закрыв голову руками так и лежал на асфальте, а чуть в стороне, за телом Николая, словно за бруствером отстреливался Стрый, не замечая, как под напарником скапливает темно-красная лужа. Следует признать, что в той быстротечной битве нормально умели стрелять только Босх, с его выучкой, да Дивер, с ней же. Остальные посылали пули из дергающегося и ходящего автомата куда попало, что впрочем заставляло противника не подниматься от асфальта. Рябов задорно качнул головой, встряхнув редкими волосами, ствол пулемета на миг вознесся к небесам в патетическом салюте, но тут же скорректировался и снова занял горизонтальное положение. Улыбка Рябова стала щербатой - чужая пуля попала ему в рот, выбила два зуба и вышла из щеки оставив рваную дыру. Кровь окропила десны, и словно он только что закончил кровавую трапезу. Еще одна свинцовая подачка глубоко пропахала бицепс правой руки почтенного отца семейства. -Левее, левее! - орали во вражеском стане. Рамена решил, что он кого-то зацепил, во всяком случае неясное шевеление и прекратившаяся стрельба об этом свидетельствовала. А потом что-то клюнуло его в плечо, Дмитрий поднял голову, думая увидеть разгневанного Ворона, но того там не было, только вспарываемый пулями воздух. Следующий выстрел угадил точно в автомат бывшего сектанта, и тот звучно сдетонировал, разом подорвав все оставшиеся патроны в магазине расшвыряв в стороны тучу мелких стальных осколков, большая часть которых осела на лице брата Рамены-нуллы. Чувствуя как кровь заливает глаза, Рамена уронил голову на асфальт. Черные блестящие крупинки покрытия казались бездонным, полным сгоревших звезд космосом. У Босха закончились патроны, Кобольд возился с затвором, а те, на той стороне улицы испытывали такие же проблемы. На несколько секунд возникла пауза в течении которой кто-то громко, на всю улицу, стонал. На уровне пятого этажа распахнулось окно и звонкий женский голос прокричал: -Мань, закончилось все? -Да не, передыхают, - отозвались из соседнего дома, - Возьми их Исход! Рябов мучил несчастное оружие силясь отыскать причину прекращения им стрельбы - в пулеметах он не разбирался, и потому не знал, что от беспрерывной стрельбы у пушки заклинило ствол. Кобольд снова стал стрелять силясь накрыть очередью как можно большее пространство улицы. Естественно, толку это не приносило. Босх грязно ругался, подрагивающими руками перезаряжая автомат. С крепким словцом Рябов швырнул пулемет на землю и собрался, было залечь, как в стане противника звучно хлопнуло, и быстролетящий предмет размером с яблоко вонзился ему в живот. Рябов вытаращил глаза, открыл было окровавленный рот для новой порции брани, как предмет вдруг разорвался с оглушительным грохотом, от которого у всех заложило уши. Кобольд выронил автомат, Босх застыл с раскрытым ртом. Стрый лежал носом в асфальт и держался за уши. -Ну это право чересчур, - отчетливо сказали среди невидимых врагов. -КОЗЛЫ!!! - заорал Босх, высовываясь из-за дерева и поливая из автомата смутные тени под деревьями, - Козлы все!!! Кобольд бросил оружие и бочком стал покидать место битвы. Со стороны деревьев снова стреляли. Босх захлебнулся фраз, и упал на колени. -Я сдаюсь!!! - вопил Стрый, - не стреляйте!! Я сдаюсь!!! - он поднялся с земли с поднятыми руками. Босх пробулькал что-то невнятное и выстрелил в Стрыя, но промахнулся. Кобольд бежал во всю мочь, смешно качаясь на сбитых ногах. Стрый сделал движение, словно собирался кинуться за ним, но запнулся об Пиночета, и упал на землю. Поднялся, изумленно вгляделся тому в лицо. -Колян? - спросил он, а потом поднял руки и увидел какой алый оттенок они приобрели, - Колян, ты что? Но он уже понял. Сразу понял, не так ли? Кровь на руках, не его Стрыя кровь. Никогда больше не гонять голубей Николаю Васютко, и не просить униженно больше добавочную порцию зелья у драгдиллера Кобольда. Это притом, что сам этот барыга сейчас спешно бежит, вместо того, чтобы прикрыть их огнем. -Кобольд, тварь! - прошептал Стрый и поднял автомат. Со стороны деревьев заметили это и снова стали стрелять. Две пули вонзились в асфальт совсем рядом от него, но Малахов даже и не заметил этого, он смотрел через мушку на фигуру бегущего человека, а потом придавил спуск. Автомат коротко рявкнул, выплюнув пяток пуль, а за тем со щелчком объявил, что магазин пуст. Но этого хватило: Кобольд споткнулся, широко раскрыл руки, словно хотел обнять весь этот холодный туманный город, да и упал ничком. -Я не понял, ты там сдаешься или нет?! - крикнули из-за деревьев. Стрый кинул автомат и подполз к Николаю. Красная влага под его телом медленно смешивалась оттаявшей, холодной водой. Глаза Васютко были открыты, и сумрачно поблескивали. -Колька! - шепнул Малахов, - ты жив, да? Тот полуоткрыл рот, как будто хотел ответить: "да, жив, мы еще погоняем голубей с тобой, друг", да так и замер. Со лба Стрыя сорвалась крупная капля пота смешанного с чужой кровью, и упала прямо в глаз Николаю. Тот не моргнул, и от зрелища розовой влаги расплывающейся по мутнеющей роговице у Малахова прошел мороз по коже. Он всхлипнул, провел ладонью по лицу Пиночета и попытался закрыть ему глаза, но те снова открылись - темные, обвиняющие. -"Я теперь вечный должник", - подумал Стрый - "Ты меня спас, а отплатить я тебе не успел. Теперь уже никогда не успею. Из глаз Николая Васютко смотрела вечность, и Стрый не мог вынести ее взгляда. К ним шли люди - другие люди, которые вместо того, чтобы стать жертвой вдруг превратились в хитрых и жестоких хищников, устроивших засаду возомнившим себя избранными Босху и его людям. Так глупо. Их было семеро, шесть мужских высоких силуэтов, и маленькая детская фигурка. Семь человек, семь оживших фамилий из списка. Стрыю было плевать, он поднял голову Николая и положил себе на колени. Не верилось, не хотелось верить, что тот умер. Слезы хлынули сами собой. В двух шагах, хрипя прощался с жизнью Босх, но его не было жаль. Так же как и изуродованного Рамену и раскидавшего дурнопахнущие кишки по всей улице маньяка Рябова. Было жаль лишь напарника, с которым сроднился больше, чем сам полагал. Евлампий Хоноров оторвался от земли и близоруко вгляделся в лицо неторопливо идущего Дивера. -Все? - спросил он. -Да, все, - кивнул тот, - можешь вставать, из них почти никто не выжил. -Нет! - с маниакальной уверенностью произнес Евлампий воздевая в небо хмурое небо указующий перст, - еще не все! Не все. -О чем ты... - начал Дивер, и тут самый младший из них, Никита Трифонов, пронзительно закричал: -Назад! Идите назад!!! Дивер отшатнулся. А потом повернувшись, неуклюже побежал к огневой позиции. Было от чего, со стороны Последнего пути наплывал бесформенный хлюпающий ужас, который из всех присутсвующих узнали только Василий и сам Хоноров. Последний вскрикнул и, вскочив, шатаясь побежал. -Нет! - крикнул Мельников - не беги! Ты должен бороться! Вспомни почему ты его боишься! Вспомни об этом!!! Хоноров приостановился, обернулся, но тут бесформенный кошмар нагнал его и вдавил дико воняющей тушей в асфальт. Заячий крик первого теоретика исхода потонул в громогласном реве чудовища. Ноги Евлампия дергались и брыкали воздух. -Вспомни! - кричал Мельников, но уже без особой надежды. Рев прекратился, и полупрозрачная туша слезла с замершего беглеца, а потом стала таять и растворяться в воздухе, как медуза, которую в разгар пляжного сезона положили на раскаленный камень. Евлампий неуверенно поднялся и глянул на стоящих в отдалении людей. Пустыми глазницами. -О! - сказал Белоспицын, - это же дурдом! -Что же ты, Колян? - молвил Малахов, глядя в лицо навеки упокоившегося друга детства, - как же так получилось, а? -Монстр исчез, - сказал Васек, - значит вот как еще можно избавиться от своего страха: просто дать произойти самому худшему. -Он, что боялся ослепнуть? - спросил Дивер. -Выходит, что так. Глядя вдоль улицы страшными, полными запекшейся крови глазницами Хоноров вопросил: -Он ушел, да? Монстр ушел? Да снимите вы с меня эту повязку. -Спокойно! - крикнул Дивер, - спокойно Евлампий, все по порядку. -Он был очень хорошим! - дрогнувшим голосом сказал Стрый подошедшим, - Его все считали жестоким. Даже дали дурацкое прозвище, да. А он притворялся, понимаете, он просто притворялся! -А все же из гранатомета было лишним, - сказал Степан, - ей богу, как на бойне. -Кесареву, кесарево, - прошептал юный Никита, и поворошил ногой оторванную пряжку ремня отца семейства. Любопытные глядели сверху, на четверо трупов, на сидящего на асфальте плачущего человека, на подходящих тут и там победителей, на одинокого слепца, который расставив руки что-то спрашивал тонким, вздрагивающим от ужасной догадки голосом. И насмотревшись, отворачивались от окна, с философским замечанием: чего только в жизни не бывает! Маленькая локальная трагедия, бесплатный театр для страдающих безразличием окружающих, воспоминания о которой будут уже после завтра смыты потомком серого быта. Но возвращаясь домой в этот странный и страшный день, один из стрелков по имени Влад Сергеев вдруг подумал: некоторые люди прилагают дикие усилия, чтобы вырваться из дурманящего плена серого быта. А он, наверное будет первым человеком, который столь же страстно хотел бы в него вернуться. И не он один. Перееханный локомотивом чудес маленький отряд многое бы, отдал, чтобы нырнуть в этот приземленный быт с головой. Это называется - ностальгия по старым добрым денькам.
