Роберт Хайнлайн - Миры Роберта Хайнлайна. Книга 10
Харшоу выпятил губы.
— А какие аспекты кажутся вам наиболее тревожными?
— Какие? Да все до единого!
— Вон как! А я из вашего рассказа вынес впечатление, что вы наслаждались своим визитом до тех пор, пока не повели себя как заяц-трусишка.
— Э-э-э… Ну вроде того… Майк и меня загипнотизировал. — Казалось, Какстон все еще не преодолел своего потрясения. — Может быть, я бы не выскочил оттуда, если бы не та история в самом конце, что переполнило чашу. Джубал, ведь Майк сидел совсем рядом со мной, он обнимал меня… так как же он умудрился в таком положении снять свой костюм?
Джубал пожал плечами.
— Вы были слишком заняты. Небось, и землетрясения не заметили бы.
— Чушь собачья! Я не девочка, глаз не закрываю. Так как же он это проделал?
— Не вижу, почему сие важно. Или вы хотите сказать, что нагота Майка вас шокировала?
— Еще как шокировала!
— И это в то время, когда вы сами сидели с голой задницей? Бросьте, сэр.
— Нет, нет, Джубал! Что мне вам чертеж рисовать, что ли! Я просто не выношу групповые оргии. Меня чуть наизнанку не вывернуло! — Какстон заерзал. — А как вы бы себя почувствовали, если б люди стали вести себя, как обезьяны, прямо посреди вашей гостиной?!
Джубал сложил пальцы.
— Вот в том-то и дело, Бен! Это ведь была не моя гостиная. Раз вы пришли в чужой дом, приходится действовать по правилам этого дома. Таково универсальное правило цивилизованного поведения.
— И вы не находите, что подобное поведение шокирует?
— Это уже совсем другой вопрос. В публичном совокуплении я вижу проявление дурного вкуса, но такой взгляд — следствие ранее внушенных мне представлений. Значительная часть человечества не разделяет моих вкусов; оргии имеют давнюю и долгую историю. Но чтоб шокировать? Мой дорогой сэр, меня шокирует лишь то, что оскорбляет мое представление об этике.
— И вы полагаете, что это — дело вкуса?
— И ничего больше. Мой вкус не более безупречен, чем вкус, например, Нерона. Даже наверняка он менее безупречен: Нерон был живым богом, а я — нет.
— Ну, будь я проклят!
— Вполне возможно, что так и будет. Если, конечно, предположить, что проклятия сбываются. Кроме того, Бен, ведь в данном случае публичности не было.
— Это еще как?
— Вы дали мне понять, что эти люди находятся в групповом браке — в групповой теогамии, если быть точным. Поэтому, что бы там ни случилось, — или должно было случиться (вы не очень-то внятно изложили ход событий), все это имело бы не публичный характер, а сугубо частный. «Здесь нет никого, кроме нас — Богов», так что обижаться или чувствовать себя неловко некому.
— Мне было неловко!
— Просто ваша канонизация не состоялась — вы их обманули. И сами на это напросились.
— Я? Джубал, да я ни в чем подобном не повинен!
— Ну как же — не повинны! У вас была возможность уехать оттуда сразу же после приезда. Вы с самого начала видели, что их обычаи — не ваши обычаи. Однако вы остались, попользовались благорасположением одной из тамошних богинь, причем вели себя с ней так, будто сами были богом. Вам был известен расклад, и они знали, что он вам известен. Их ошибка была в том, что ваше ханжество они приняли за чистую монету. Нет, Бен, Майк и Джилл вели себя достойно — обиду нанесли им вы, ваше поведение.
— Черт бы вас побрал, Джубал, вы все время передергиваете! Я действительно зашел дальше, чем следовало, но бежать было просто необходимо: меня ведь чуть не вырвало!
— Получается, что все дело в физиологическом рефлексе? Да любой человек, который в эмоциональном отношении перевалил за двенадцать лет, просто сжал бы зубы, вышел в туалет, а потом вернулся с каким-нибудь правдоподобным извинением, когда все уже улеглось бы. Нет, это был не рефлекс. Рефлекс может вызвать рвоту. Но он не может заставить ваши ноги двигаться в нужном направлении, не может помочь собрать барахлишко, открыть двери и прыгнуть в антиграв. Это была паника, Бен. Вопрос в том, почему вы запаниковали?
Какстон долго молчал. Потом ответил с тяжелым вздохом:
— Раз вы так ставите вопрос, то, вероятно, потому, что я ханжа.
Джубал покачала головой.
— Ханжа думает, что его собственные жизненные правила и привычки — это законы природы. К вам подобное неприменимо. Вы приспосабливаетесь ко многим вещам, которые противоречат вашему нравственному кодексу, тогда как истинный ханжа просто обложил бы ту восхитительную татуированную леди и загромыхал бы к выходу. Надо искать глубже.
— Я знаю только то, что чувствую себя ужасно несчастным.
— Я уверен в этом, Бен, и мне вас очень жаль. Давайте рассмотрим гипотетический случай. Предположим, там была бы не Джилл, а, например, Майк и Рут, и они вам предложили бы тот же самый интим втроем. Вас это шокировало бы столь же сильно?
— Что? Ну конечно… Я, во всяком случае, считаю так, хоть вы и утверждаете, что это дело вкуса.
— И как бы это вас шокировало? До рвоты? До панического бегства?
— Будьте вы прокляты, Джубал! — Какстон был явно не в своей тарелке. — Ладно… я бы, видимо, нашел предлог и вышел бы в кухню или куда там, а потом уехал бы совсем…
— Очень хорошо, Бен. Вот вы и нашли первопричину всего, что произошло.
— Я?
— Что изменилось в нашем уравнении?
Какстон выглядел совершенно несчастным. Наконец он сказал:
— Вы правы, Джубал, это все из-за Джилл. Я слишком ее люблю.
— Вот это уже ближе, Бен. И все же дело вовсе не в любви.
— Я вас не понимаю.
— Любовь — не единственная эмоция, заставившая вас убежать. Что такое любовь, Бен?
— Что? Да… бросьте вы! Сколько народа от Шекспира до Фрейда пробовали замахнуться на этот вопрос, и никому пока не удалось на него ответить. Я знаю только одно — она ранит.
Джубал покачал головой.
— Я вам дам точное определение. Любовь — это состояние, при котором счастье другого человека — необходимое условие для вашего собственного.
Бен медленно проговорил:
— Годится… потому что я именно так отношусь к Джилл.
— Хорошо. Тогда вам придется признать, что ваш желудок взбунтовался и вы бежали в панике потому, что вам хотелось сделать Джилл счастливой.
— Эй, погодите-ка, ничего подобного я не говорил…
— Тогда, может быть, это была какая-то другая эмоция?
— Я просто сказал… — Какстон осекся. — О'кей! Я ревновал. Но, Джубал, я мог бы поклясться, что это не так. Я знал, что проиграл, я примирился уже давно… Черт!.. Я даже любил Майка не меньше, чем родного. Ревность бесперспективна, она никуда не ведет.
