Михаил Харитонов - Рассказы (сборник)
Мерейя (брезгливо). Это еще что такое?
Калигула. Да, пожалуй, ты этого не говорил бы. Но ведь это ты, в отчаянии, решив, что терять тебе уже нечего, назвал меня идиотом…
Мерейя. Я считаю тебя идиотом. Я проявил это не в словах, а в поступках. Я действительно пил противоядие. Почему? Потому что от идиота можно ожидать всего, чего угодно. Например, ты мог добавить яда в кушанья, и развлекаться, гадая, кому оно достанется. Или придумать еще что-нибудь глупое.
Калигула. Ты так боялся за свою ничтожную жизнь?
Мерейя. Если я так уж боялся бы за свою ничтожную жизнь, я постарался бы оказаться подальше от твоего двора. Но я привык к придворной жизни и не хотел из-за одного идиота менять свои привычки. С другой стороны, я пил противоядие. Не хотелось умирать из-за идиота. Не хочется вообще что-то делать или чего-то не делать из-за идиота.
Калигула (уязвленный). Ну конечно. Ты хотел бы умереть за величие Рима.
Мерейя. Я вообще не хочу умирать. Если бы я хотел умереть, я бы умер. Но есть вещи, которых я не хочу еще больше.
Калигула. Ах, ты считаешь, что есть что-то хуже смерти?
Мерейя. Да, но не только. Я считаю, что есть кое-что лучше жизни.
Калигула. Этого я уже не понимаю.
Мерейя. Еще бы! Поэтому я и назвал тебя идиотом и бунтовщиком. Ты бунтуешь против жизни, ставя на смерть. Но смерть — это часть жизни. Это очень простая мысль. Смерть — это часть жизни.
Калигула. Ну и что?
Мерейя. Значит, ты думаешь, что бунтуешь против господина, подчиняясь его слуге? Впрочем, это-то как раз вполне закономерно. Бунтовщики всегда кончают именно так. Потому что всякий бунт обречен. Более того, успешно подавленный бунт обычно укрепляет режим. А не подавленный — тем более.
Калигула. Я это знаю.
Мерейя. Почему же ты бунтуешь?
Калигула. Вам этого никогда не понять.
Мерейя. Ну почему же? Это не так сложно. Я уже ответил: потому что ты идиот. Ты не видишь ничего, кроме жизни и смерти. То есть кроме жизни, поскольку смерть — это часть жизни.
Калигула. Вне жизни нет ничего! Или ты веришь в то, что твоя душа, по Платону, подымется в сферу бестелесного, или как оно там называется, в то время как твое тело будет гореть на костре? Ты веришь в загробную жизнь?
Мерейя. Сейчас меня не волнует, есть жизнь после смерти или ее нет. Важно слово жизнь. Жизнь после смерти — это опять жизнь, пусть даже и какая-то другая. Все, что мы говорили о жизни, применимо и к жизни загробной. Она вряд ли показалась бы тебе более привлекательной, чем эта… Разве что было бы меньше иллюзий относительно смерти. Ты и за гробом останешься идиотом, только разочарованным идиотом.
Калигула. Но, кроме жизни, кроме вот этой жизни, нет ничего значительного!
Мерейя. А какой-нибудь посвященный в мистерии скажет, что кроме той жизни, нет ничего значительного. Подожди, такие люди скоро расплодятся в избытке. Ты, Калигула, и какой-нибудь христианин, отличаетесь почти во всем. Но в чем-то вы похожи. Вы не можете понять того, что находится за пределами жизни.
Калигула. И что же это такое? Какой-нибудь бог? Что мне до бога? Меня интересует только одно — я сам.
Мерейя. Я сказал — за пределами жизни. Но не за пределами самого себя.
Калигула. Я опять не понимаю, что ты там лепечешь, Мерейя.
Мерейя. А ты напряги слух. Я говорю о том, что человек больше своей жизни. Поэтому он человек. Если он больше своей жизни, значит, в нем есть что-то, находящееся за пределами его жизни.
Калигула. По-моему, идиот — не я, а ты. Тебя…
Мерейя…не поймут? Тебе не кажется, что мне поздновато искать понимания. А потом — кто, скажи на милость, понимает тебя? Ты, кажется, сказал, что нам — то есть мне — чего-то там такого никогда не понять?
Калигула. Ладно, ладно. Ну и что же? Пусть даже ты прав, хотя, по-моему, ты просто морочишь мне голову, оттягивая тот момент, когда лишишься своей головы. Впрочем, может быть, и нет. Ладно, в конце концов это неважно. Ну, допустим, есть какая-то часть меня за пределами моей жизни. Ну и что?
Мерейя. А кем ты себя считаешь? Тем, что живет? Или тем, что находится за пределами жизни, любой жизни — этой, той, какой угодно? Если считать себя только тем, что живет, то приходится признать себя животным. Ты, Калигула — животное, причем взбесившееся животное. Если же нет…
Калигула…то пришлось бы считать себя мертвым.
Мерейя. Ну, пусть даже и мертвым. Устроители мистерий это так и называют.
Калигула. Ха! Мистерии!
Мерейя. Ха! Калигула! Ты что-то доказал, сказав «ха»?
Калигула. Так что же это такое? Какая-то сущность человека? Она вечна? Неизменна? Абсолютна и ничем не затрагиваема?
Мерейя. Ну почему же. Ее можно лишиться. Ты же ее лишился.
Калигула. А смерть, смерть — она тебя лишает этой части? Ты скажешь — нет?
Мерейя. Нет. Видишь ли, смерть не лишает тебя того, что за пределами жизни. Смерть лишает жизни. А вот жизнь… Живя, можно лишиться многого. В том числе и того, что за пределами жизни. Себя.
Калигула. Тогда зачем нужна жизнь? Зачем мы живем? Этого никто не понимает. Ты тоже. Я, по крайней мере, поразмыслил над этим. И я…
Мерейя. А чем ты поразмыслил?
Калигула. Своим умом, очевидно. Вы, козявки, живете мнениями других, но я осмелился обратиться к самому себе. Я спросил самого себя…
Мерейя. Себя? А с чего ты это взял? Если ты привык чем-то пользоваться, это еще не значит, что это твоё. Кто тебе сказал, что ты пользуешься своим умом?
Калигула (увлекаясь). А чем же, по-твоему? Откинув все человеческие мнения, все предрассудки, безнравственность толпы и нравственность толпы, ты остаешься наедине с собой. И тогда…
Мерейя (перебивая). Опять же, с чего ты это взял? Ты думаешь, что, отойдя от толпы подальше, куда-нибудь в ливийскую пустыню, ты действительно отделился от нее?
