Владимир Немцов - Счастливая звезда (Альтаир)
— Вы говорите о мещанстве? — спросил Вячеслав Акимович, выключая телевизор и закрывая его чехлом.
— Не только. Например, вы человек молодой, а поступаете иной раз, как старый чиновник.
Обвинение оказалось столь неожиданным, что Пичуев растерялся, снял очки и пробормотал:
— Никогда не замечал этого.
— Да не только вы, а и многие из нас не замечают. Я не говорю о воем известных чиновничьих замашках, бюрократизме и прочем. Это распознается легко. Есть вещи пострашнее, а мы к ним относимся куда как благодушно. Вы еще не ответили академику Милованову?
— Нет, но завтра отвечу.
Сегодня утром Пичуев невзначай обмолвился, что Константин Христофорович Милованов, которого хорошо знал Набатников (во время ленинградской блокады жили вместе в одной комнатушке, чтоб теплее было), просит устроить оканчивающего студента Кучинского в Институт электроники и телевидения.
Афанасий Гаврилович не всегда считал нужным скрывать свою прямоту и даже резкость, а потому спросил без обиняков:
— Интересно, почему письмо адресовано лично вам, Вячеслав Акимович, а не в комиссию по распределению оканчивающих студентов или не в отдел кадров вашего института? Вы знаете этого Кучинского?
— Нет. Но думаю, что академик его знает.
— Кого? Кучинского? Даже в глаза не видел. Но с отцом его немного знаком. На курорте встретились. Жены — те друзья, шьют у одной портнихи. Этого было достаточно, чтобы всем вместе позаботиться о карьере молодого бездельника.
— Почему бездельника? Константин Христофорович пишет… Да вот почитайте.
Набатников пробежал глазами письмо.
— Стандартная форма. Дескать, прошу… если, конечно, можешь… «Способный мальчик. Будет полезен… Заранее благодарю…»
Возвращая письмо, он сокрушенно покачал головой и грустно улыбнулся.
— Эх, Константин Христофорович, друг ты мой дорогой! Стойко выдержал суровую блокаду — и вдруг сдался под напором карьеристов, приспособленцев и черт знает еще кого! Почему я злюсь, добрейший Вячеслав Акимович? Ведь это не первый случай. Академик — человек общительный, к нему многие льнут, как мухи к меду. То дочку нужно перетащить из киевского института в московский, то посодействовать сынку в конкурсных экзаменах, хотя у него в аттестате четыре тройки. Константин противится, зная, что здесь горю не поможешь. Наберет парень подходящее количество очков — примут, нет — так уж извините. Но отказать не в силах, пишет все-таки письмо члену приемной комиссии… Тот знает академика, уважает его громкое имя, и неизвестно, чем там это дело кончается. — Набатников откинул полу у выхода из палатки и, убедившись, что рядом никого нет, спросил: — Можете ли вы, добрейший Вячеслав Акимович, признаться, положа руку на сердце, как вы хотели ответить на письмо?
Пичуев надел очки и покорно склонил голову, как бы заранее соглашаясь с предположениями Набатникова.
— Ответ нехитрый. Я еще в детстве знал Константина Христофоровича. Он был другом моего погибшего отца, начальника шахты. Помните, я вам рассказывал? Очень ценю заботу Константина Христофоровича. Много он сделал для меня и матери.
— Значит, есть привходящие обстоятельства. Но и в любом другом случае никто бы из нас не стал обижать старика. Просит? Значит, надо сделать. А просит не он — Кучинские. Так и просачиваются всюду бездарные дельцы, хитрые, изворотливые. Делать они ничего не умеют, живут нашим благодушием.
Вячеслав Акимович все еще рассеянно вертел в руках письмо.
— Где же выход?
— Для вас очень простой. При встрече с академиком скажете чистосердечно, что из себя представляет его протеже. Вы думаете, Кучинский в первый раз пользуется именами уважаемых людей? Говорил я с отцом, ссылается на жену — это она все устраивает. А сам он — агнец божий. Знать ничего не знает, ведать не ведает. Обещал проследить, благодарил за дружбу. И вот вам результат — новое письмо. А сколько было телефонных звонков, просьб замолвить словечко!
— Неужели нельзя рекомендовать способного человека? Ну, скажем, Журавлихина? Я его хочу взять в лабораторию. Гораздый, Усиков пока еще молоды и не скоро кончат институт, Багрецов уже работает. Как и он, Женя полезен науке. Разве нельзя ему посодействовать, написать письмо?
Набатников весело посмотрел на Пичуева, ласково потрепал по плечу.
— Милый вы мой Вячеслав Акимович. За достойного человека, за талантливого, честного, любящего свой труд, я голову положу. Если нужно, напишу десятки писем в любую комиссию, министру, кому угодно. Писем восторженных, нежных, настойчивых. Позвоню, поеду, поговорю — все, что от меня потребуется. Но, как правило, такому человеку не нужны мои старания. Талантливых людей у нас повсюду ищут, воспитывают их, способности поощряют, труд награждают. Слов нет, бывает, когда достойный человек остается в тени, незамеченным, но это редко. Кому же нужны всякие рекомендации, звонки, протекции? Кучинским? Потому-то мне и кажется, что письма вроде этого, — он взял листок из рук инженера, — надо выпускать газетными, миллионными тиражами. Пусть народ читает. Кому-нибудь будет стыдно, а другой поостережется. Иногда полезно передать такое письмо в парторганизацию, где состоит на учете автор этой никем не заверенной и чаще всего вредней рекомендации. А главное — заняться просителями, вернее, вымогателями.
— Вы не спите, Вячеслав Акимович? — послышался голос Багрецова. Пожалуйста, Вадим.
Багрецов вошел, еще издали протягивая Пичуеву томик Маяковского с бумажной бахромой закладок.
— Я отметил всю лирику. То, что просили.
— Хорошо, хорошо. Спасибо. — Пичуев взял книгу и небрежно положил на стол. — Да, Афанасий Гаврилович, вы правы — именно вымогателями.
Он сказал это поспешно, беспокоясь, что лирика, отмеченная Вадимом, будет отмечена и в памяти Афанасия Гавриловича: дескать, с каких это пор инженер заинтересовался стихами? Чем, или, вернее, кем это вызвано?
Но Афанасий Гаврилович обладал достаточным тактом, а потому охотно вернулся к начатой теме.
— Не торопись, Вадим, — сказал он, видя, что тот нерешительно пятится к выходу. — Садись. Мы как-то с тобой вспоминали Жору Кучинского. Теперь скажи: может ли комсомолец ради личного благополучия в обход существующей государственной практики добиваться приема в вуз или выгодного назначения путем всяких рекомендательных писем, вовлекать в это дело уважаемых знакомых и друзей? То есть действовать не прямым, честным, советским путем, а методами давно отжившего чиновничества? — Он вынул из кармана серебряный портсигар, достал папиросу. — Ты рассказывал о Бабкине. Мог бы он просить у академиков или влиятельных родственников письмо, чтобы поступить на новую работу?
