Барри Лонгиер - Враг мой (сборник)
Стюард пожимает богатырскими плечами.
- Валяй.
Надо полагать, он не возражает. В его глазах вместо ожидаемой склонности к насилию я обнаруживаю ум и отвожу взгляд.
- Кем ты служил в тзиен денведах?
Вопрос неожиданный, но он сразу приходит в себя.
- Ильшеве. - Снова улыбочка. - Ну, ты знаешь - вроде как полицейский... - Он корчит гримасу. - Хотя нет, не так. Представь, что теневые джетахи, вращающие беличье колесо, вздумали кого-нибудь укокошить. Какого-нибудь шишку, ворюгу, ильшеве из враждебной шайки. Вот мне и поручали спускать курок, выследив приговоренного в горячей зоне. Иногда теневые хозяева не знали, кто им пакостит, и тогда мне приходилось самому вынюхивать, кто там такой шустрый. Потом джетах принимал решение убрать голубчика, а дальше мое дело маленькое - то есть главное...
Я перевариваю эту тарабарщину.
- То есть начальство поручало тебе убирать неугодных?
- Ты тоже шустрый. - Гигант кивает. - Так все и было. Ладно, пора за дело. Не забудь размяться и проглотить пилюли.
Подкрепившись и попотев на самодвижущейся дорожке, я снова чувствую себя нормальным драком. Нескольких минут созерцания спящего в капсуле Фалны достаточно, чтобы мной овладели необузданные фантазии. Жнец объясняет, что корабль летит на автопилоте, так что мне можно даже наведаться в капитанскую рубку и полюбоваться оттуда звездами. Единственное условие ничего не трогать.
Передо мной горят звезды. Меня завораживает их танец. При этом сюжеты, уроки и образы Талмана сияют перед моим мысленным взором, как драгоценные камни с волшебными свойствами, которые еще только предстоит созерцать, исследовать, постигать.
В голове у меня тесно от слов, фраз, глав, мыслей, преданий. Я-то воображал, что стоит лишь сделать своим достоянием текст Талмана - и в меня вольются все содержащиеся в нем знания, вся мудрость. Но нет, пока что я располагаю одними словами. Некоторые не дают мне покоя: "Слова - лоции существования. Когда путешествуешь по отрезку реальности, можно постичь смысл ее слов. Но если перед тобой одни слова, то они - всего лишь бессмысленные знаки и звуки".
Я улыбаюсь, впервые находя изречению из Талмана применение в своей жизни. "Знать, что я не знаю, - уже знание", - изрек Фалдаам в "Кода Сиавида".
Странное зрелище - звезды и обращающиеся вокруг них планеты. Сколько сотен, сколько тысяч войн, злодейств, бедствий, ужасов минует наш "Эол" за одно-единственное мгновение? Если среди этих планет затерялся мой Амадин, то мне нечего сказать всем остальным. Как тщедушна моя планета, как мало она весит на весах Вселенной! Идите сюда, мои земляки, вознеситесь вместе со мной! Взгляните на звезды и планеты и поймите, что вас занимает презренная суета!
И все же нам предстоит ступить на одну из планет, вращающихся вокруг одной из этих звезд, и разобраться, нельзя ли повлиять на нашу мелкую войну на Амадине с помощью других мелочей с планеты Тиман. При этом я слишком хорошо помню, что в трясине и крови Амадина мелочей нет.
До чего трудно понять, что важно, а что нет! Есть ли на свете что-нибудь, обладающее важностью само по себе, независимо от чьего-либо отношения? Порой начинает казаться: учиться предстоит столько, что задача представляется совершенно непосильной.
Я слышу щелчок, потом еще, оглядываюсь и вижу на капитанском месте Эли Мосса. По его лицу пробегают белые, оранжевые, голубые блики от перемигивающихся приборов.
Удовлетворенный их показаниями, он устремляет угрюмый взор на звезды. Не хочу ему мешать, ибо мне знакомо это выражение: на моем лице такое же. Я намерен покинуть рубку, но Мосс спрашивает вдогонку:
- У тебя есть вопросы, на которые я мог бы ответить? - Подумав, я задаю единственный вопрос:
- Меня интересует другой принадлежащий тебе корабль, "Эдмунд Фитцджеральд". Почему ты назвал его в честь старого ветхого рудовоза?
Мосс молчит. С одной стороны, он презирает пустую болтовню, с другой соскучился по беседе.
- Дело не в ветхом рудовозе, а в старой песне Гордона Лайтфута, давшей имя рудовозу. Знаешь, о чем я?
- Нет.
Блестя глазами - или это опять блики приборных панелей? - капитан бормочет:
- "Куда девается Господняя любовь, когда часами кажутся минуты, и волны хлещут..." - Он вытягивается на кушетке. - Ты усвоил что-нибудь из Талмана?
Мне почему-то кажется, что это нападение, что он осуждает мой метод учебы в бессознательном состоянии.
- Кое-что усвоил. Но предстоит еще разложить все по полочкам.
Капитан показывает на звезды.
- Какой в этом смысл, Язи Ро? В чем цель?
- Ты о Вселенной?
Он утвердительно кивает. Я не помню, что говорится об этом в Талмане, и не могу похвастаться собственными умозаключениями, поэтому отвечаю вопросом на вопрос:
- Разве у всего обязательно должна быть цель?
Капитан разглядывает меня слезящимися карими глазками, потом снова переводит взгляд на звезды. Его голова клонится вбок.
- Наверное, нет. Хотя было бы проще, если бы была.
- Проще?..
- Проще определить, способствую ли я достижению этой цели или пытаюсь не позволить ей осуществиться.
Меня уже переполняют странные вопросы и не менее странные ответы.
- Чего бы тебе хотелось больше, капитан Мосс?
Мой собеседник усмехается, отворачивается, спускает ноги на пол.
- Если ответить, что я препятствую осуществлению цели, то это прозвучит слишком горько, верно?
- Верно. Хотя то, что для одного - горечь, для другого - просто реализм.
Мосс не обращает внимания на мою усталую шутку.
- Горечь - не самое худшее, что бывает на свете, - произносит он.
Сидя на краю ускорительной кушетки, я наблюдаю, как капитан массирует себе шею, крутит головой, разминая затекшие мышцы. Возможно, кому-то Эли Мосс кажется человеком с дурным характером, я же вижу сгусток боли и ощущаю к нему братское расположение.
- Я вынес из Талмана, что каждый из нас волен выбирать свои цели, но при этом существует и другая, всеобъемлющая цель.
Мосс оборачивается ко мне.
- А как быть, если эта всеобъемлющая цель истребляет мою собственную? - Не дожидаясь ответа, он опять отворачивается. - У меня был друг. Его послали на бессмысленную смерть.
- Макс Стерн, - догадываюсь я. - Восстание в Булдахке.
- Да уж, вы успели покопаться в моем прошлом...
Капитан надолго умолкает. Когда он снова открывает рот, я слышу в его голосе рыдание.
- Тебе понятно, что такое любовь одного мужчины к другому?
- Нет.
Он щурит глаза, раздувает ноздри.
- Кто ты такой, чтобы судить, драк?
Мне делается невыносимо грустно.
- Я не сужу, капитан. Ты спросил, понимаю ли я любовь мужчин, и я честно ответил, что не понимаю. Точно так же мне не понятна любовь мужчины к женщине, женщины к женщине, драка к драку - вообще никакая любовь. Это потому, что из меня выжгли огнем то, что необходимо для понимания любви.
