Юрий Нестеренко - Приговор
единственный постоялый двор под предсказуемым названием "Золотой лев"
(было, впрочем, еще некое заведение "Толстый Жакоб", но оно, по словам
горожанина, представляло собой "чистую клоаку" и имело славу бандитского
притона — что, естественно, не мешало ему функционировать прямо под
носом у городской стражи, вполне подтверждая сказанное мной ранее).
Итак, мы направились в "Золотой лев", располагавшийся возле рыночной
площади. Напротив постоялого двора обнаружилась лавка старьевщика, где
я, не особенно даже торгуясь, избавился от остававшегося на подводе
барахла Жерома и Магды.
Загнав телегу под навес и быков — в стойло (в общем сарае уже
дожидались хозяев несколько лошадей, два мула и один осел), мы
отправились смотреть комнаты. Увы, несмотря даже на принятое мной
решение не скупиться (ибо наши финансовые дела пока еще обстояли
неплохо), по-настоящему хороших номеров найти так и не удалось. Даже
дорогие комнаты были грязноваты, и кухонный чад непостижимым образом
проникал и в самые дальние углы деревянного здания. То ли "Золотой лев"
так испортился после победы в конкурентной борьбе, то ли — что
показалось мне более вероятным — победа эта была достигнута
специфическими средствами, скажем, не без помощи бандитов из "Толстого
Жакоба". В самом деле, едва ли им было безразлично, кто в городе
останется единственным, помимо них, участником гостиничного бизнеса, и
почва для взаимного сотрудничества была тут самой плодородной.
Но, так или иначе, других вариантов все равно не было, и мы выбрали
средней цены комнату на втором этаже, в противоположном кухне крыле.
Покосившись на паутину в углу с висевшим в ней мушиным трупом, я решил
оставить ее в покое: истребитель мух и комаров нам скорее союзник,
нежели враг. А вот антиклопиный репеллент здесь определенно был не
лишним. Обернувшись к сопровождавшему нас слуге, я сообщил, что мы берем
комнату; он спросил, желаем ли мы ужин в номер. Представив себе местную
трапезную, где даже вечный полумрак не в состоянии скрыть грязь и
копоть, а ароматы прогорклого масла мешаются с вонью крепкого пива (и
тех, кто, рыгая и потея, пьет это пиво большими кружками), я решил, что
уж лучше получить еду с доставкой. Мы заказали жареную рыбу, выловленную
в местной реке (оказавшуюся мелкой, как и сама речка, но достаточно
вкусной); заодно я расспросил слугу о дальнейшей дороге на Нуаррот и
получил столь обстоятельное объяснение, что даже расщедрился на чаевые
(чего обычно не делаю, полагая нелепым платить слуге за то, за что он и
так получает жалование). Исходя из этих объяснений (и пополнившего мою
самодельную карту рисунка), выходило, что, при нашей нынешней скорости,
мы будем в Нуарроте не позднее чем через три дня.
Ночь прошла без всяких неприятностей (очевидно, благодаря моему
репелленту), если не считать какого-то пьяного, вздумавшего орать
похабную песню где-то под окнами. Но не успел я подумать, как было бы
славно его пристрелить, как неподалеку хлопнула ставня, и послышался
плеск выливаемых на голову дебоширу нечистот — после чего концерт
прекратился.
Рано утром, позавтракав последней парой вареных яиц из еще
остававшихся у нас припасов, мы спустились во двор и направились к
скотному сараю. Никого из людей, включая и местную прислугу, в этот
ранний час там не было. Я пошел прямиком к нашим быкам, не обращая
внимания на других животных, но Эвьет вдруг остановилась, как вкопанная,
и дернула меня за рукав.
— Смотри! Это же Верный!
Я недоверчиво посмотрел туда, куда она показывала. Действительно, в
одном из денников, пустовавшем накануне вечером, стоял великолепный
черный конь со светлой гривой и белым пятном на лбу (ног и хвоста не
было видно за досками) — но мало ли на свете похожих лошадей? Тем более
что узкие длинные оконца под крышей сарая пропускали внутрь не так уж
много света. В таком ракурсе я бы даже не поручился, что это жеребец, а
не крупная и сильная кобыла.
Но Эвьет уже бежала к деннику.
— Верный!
Конь повернул голову и коротко приветственно заржал. Даже это еще
могло оказаться совпадением, но я уже спешил следом за девочкой.
— Верный, это в самом деле ты? — я отворил дощатую дверцу денника.
Красивая черная голова качнулась вниз и вверх, словно жеребец совсем
по-человечески кивнул, отвечая на мой вопрос. Я успокаивающе погладил
его по шее, убеждаясь, что конь не настроен брыкаться, затем вошел в
денник, присел возле правой задней ноги и осторожно потрогал бабку в
белом "чулочке".
Пальцы нащупали на привычном месте шрамики от собачьих клыков.
— Да, это он, — сказал я, выпрямляясь. Эвьет не требовались
подтверждения: она уже, счастливо улыбаясь, обнимала и гладила по носу
склоненную к ней лошадиную морду. Верный довольно пофыркивал.
Но, на самом деле, радоваться было рано. Конь прискакал сюда не
сам, и, более того, он был оседлан. Это могло означать лишь две вещи:
либо на нем только что приехали (но это вряд ли, шея, которой я только
что касался, не была влажной, да и сам жеребец не выглядел уставшим
после ночной скачки), либо, напротив, его нынешний хозяин уже собирается
уезжать. В любом случае, он где-то поблизости и вот-вот появится. А всех
моих денег, даже если впридачу к ним отдать меч Гринарда, и близко не
хватит, чтобы выкупить такого хорошего коня.
— Эвьет, хватит нежностей, — скомандовал я, поспешно закрепляя
седельные сумки. — У нас в лучшем случае пара минут, — я запрыгнул в
седло, выехал в проход между стойлами и обернулся, протягивая руку
девочке.
— Эй, какого черта? Это мой конь!
В прямоугольнике света, протянувшемся от открытой двери сарая,
стоял, расставив ноги, солдат в чешуйчатом кавалерийском доспехе. В
левой руке он держал седельную сумку, а правой уже успел выхватить меч.
Свет утреннего солнца, падавший на его правый бок, ослепительно сверкал
на обнаженном клинке.
Чего и следовало ожидать.
— Извини, приятель, — ответил я, глядя на него, но по-прежнему
протягивая руку Эвелине, — но это мой конь, и я могу это доказать.
— Доказать? — он решительно шагнул вперед. Это был рослый и сильный
воин, явно не боявшийся сразиться и пешим против конного. — Что за бред,
ты хочешь убедить меня, что я не на нем приехал?!
