Александр Гейман - Инна, волшебница
Программа на день была обширна. Саше надо было сходить в библиотеку и дочитать важную научную статью. Потом он собирался навестить родителей, это ехать через весь город, а вечером предстояло посетить поэтический вечер. Саша Песков, хоть и сам был поэт, не очень-то баловал своим обществом местные собрания литераторов. Про официальные нечего и говорить, поэт Саша Песков ни в каких союзах не состоял и считал западло состоять. Но и неформальные тусовки его не слишком привлекали, он уже наобщался и насмотрелся на то, что газетно-официальным языком именовалось творческой молодежью.
Один из его знакомых с факультета, Гера Юриков, правда, приглашал его как-то в литературный кружок его собственного, Геры-юриковского, изготовления. Кружок звонко именовался "Потомки цезия", он оседлал заднюю страницу университетской газеты, публикуясь там вместе с поощрительными рецензиями местных преподавателей, а имидж они там культивировали этакий бунтарско-молодежный. Но Саша Песков из-за одного только названия ни за что на свете не стал бы участвовать в творческой жизни такого бунтарского объединения. Да и самого Геру Юрикова Саша Песков немного знал. Гера, даром что такой рыхлый и пухлый, устраивал свою литературную карьеру довольно резво, привлекая к тому общественность в лице сочувствующих преподавательниц литературы и их подруг-газетчиц. Они устраивали ему вечера и обеспечивали публику из своих учеников, мужей, друзей и прочего подручного материала, а позже давали освещение в прессе и брали интервью по местному ТВ. Как ни кинь, а это было хотя бы какой-то раскруткой и хоть каким-то подобием жизни литературного светила, как её привыкли понимать. В отличие от Саши Пескова, Юриков отнюдь не избегал знакомств с мэтрами и наезжая в столицу старался с кем-нибудь да пообщаться. Эта тактика принесла свои плоды - провинциальный борец за - впрочем, Саша Песков не знал толком, за что там смело борется Гера Юриков - ну да, за место среди тех, кому начальством от литературы разрешено быть писателями, это понятно, но под каким именно соусом подавал вышестоящим свое желание Гера, это Саша Песков не разбирался. Вероятно, он так и проходил по линии "новой волны", как представитель поколения, сердито ждущего перемен. По крайней мере, в таком качестве он попал в редколлегию столичного журнала, где его даже назначили "ответственным за зону восточней Волги" - итак, "борец за" кое-что с этой борьбы поимел. Зная Геру, да и кое-что смысля в законах нашего скверного мира, Саша Песков не сомневался, что на деле такая вот "ответственность за зону восточнее Волги" означала гарантированное непоявление в именитом журнале всего, что было хотя бы чуть-чуть талантливей писаний Геры Юрикова - да собственно, Геру ведь за тем и назначили, одним мастерским ударом исключив из литературы страны непредставимую громадину земель. Сашу Пескову слегка интересовало лишь одно - состоялась ли на этот счет какая-нибудь более или менее откровенная беседа, или же все это проходило без слов, на уровне молчаливого соглашения.
Так или иначе, на тот момент казалось, что Юриков поймал свой шанс и обскакал многих, кто тоже двигал в большую литературу. Среди таких был, например, Савелий Короди, - само собой, тоже бунтарь, но уже не общественно-молодежного, а больше литературного, авангардистского толка. Он считался талантливей Геры, и на правах такового, как рассказывали Саше Пескову, наставлял Юрикова, уговаривая того не писать стихи. "Гера, ты не поэт, у тебя же проза хорошая. Вот про кладоискателей - хороший же очерк..." Впрочем, при всем авангардизме, тактика Савелия не слишком отличалась от Гериной. Он, например, тоже наезжал в столицу на нонконформистские тусовки, да и мэтров, кстати, совсем не чурался. Само собой, проводились и вечера, посвященные собственному творчеству - на одно из таких, раннее, Саша как-то раз случайно заглянул. Короди ходил с рупором по залу кафе (кафе было снято на вечер каким-то там молодежным отделением культуры) и очень громко читал свои стихи. На стульях, составленных в передний ряд, сидела толпа болельщиц, поедая гения влюбленными глазами и долго хлопая после каждого шедевра. Саша Песков вспомнил, как толстый Гера Юриков читал свои творения толпе первокурсниц, и подумал, что это не слишком-то и отличается.
Но некоторая разница все же была. Если Юриков проходил в литературу трибуном поколения, то Савелий Короди был аутсайдером - никем не признанным, загнанным на обочину, лишенным и обделенным. Гонимость эта (разумеется, тоже с подачи наличных болельщиков и доброхотов) столь бросалась в глаза, что аутсайдера поддержали всякие местные объединения новых времен, напечатали вместе с капеллой избранных гонимых в толстом журнале, а потом издали и тоненькую книжку. Но непризнанность изгоя Савелия Короди от этого только выросла и продолжала расти до того, что пришлось издавать уже и книгу с твердой обложкой. Естественно, и после этого обездоленность аутсайдера оказалась не вознаграждена в полной мере, и Савелий Короди, по-прежнему гонимый и авангардистский, был пристроен к подобающему благотворительному фонду какого-то канадца, всерьез верящего в необходимость поддерживать искусство. Смело бросая вызов литературным рутинерам, Савелий теперь курировал издание целой литературной газеты, ответственной хоть и не за все земли восточней Волги, но за Урал и прилегающую Сибирь, причем, это в городе по другую сторону хребта, а вот в Камске вотчиной Короди оказалось издательство под началом кафедры литературного краеведения. Возглавлял все Володя Бошков, поклонник и приятель Савелия, а деятельность кафедры заключалась в покровительстве местным начинающим и непризнанным, впрочем, издавали и кое-кого из эмигрантов, а ещё кое-когда привозили со чтением писаний разных столичных столпов из авангардных тусовок - если, конечно, их правильно считать авангардными.
Саша Песков тоже как-то, в порядке контролируемой глупости, заглянул к Бошкову с кипой своих творений. Володя долго рассказывал ему, как они на кафедре ждут появления гения, что вот он придет однажды и принесет тако-о-е... можно сказать, этой только надеждой и жила кафедра. Гениев вроде бы все не находилось, но калорийность надежды оказалась, очевидно, куда больше, чем принято думать, - литературное краеведение жило ей уже несколько лет, и не так чтобы бедствовало. Что же до Саши Пескова, то он не знал, действительно не знал, гениальны ли его стихи, вряд ли, но они казались ему красивыми, и он считал, что должен выбрать все свои попытки раз красивое, то надо же это как-то отдать. Не в рупор же поклонницам читать!
Какими бы ни были его стихи, но при следующей встрече с Сашей Песковым литературовед Бошков приветствовал его уже без прежнего энтузиазма. Он долго уверял Сашу, что поэт у них в Камске один - Савелий Короди, других не было и нет. "И не будет", - иронически дополнил Саша Песков мысленно, а вслух возмутился: "Ну как это нет - вот он я". "Поэт в Камске один Короди", - настойчиво продолжал Володя Бошков. "Почему это один - вот он я, поэт, сижу здесь, пожалуйста", - столь же настойчиво возразил Саша Песков. На миг смешавшись, Бошков настороженно посмотрел на него - не быть ли эксцессу? - и поправился: "Реализованных поэтов, я имею в виду". "Реализованных оптом или в розницу?" - мысленно спросил Саша Песков, но затевать спор не стал, все было понятно - Юриков, Короди, бунтари не бунтари, рутинеры не рутинеры - все то же самое.
