Коллектив авторов - Полдень, XXI век (февраль 2011)
Юрико не сопротивлялась, когда я в нее вошел, но и ни единым движением мне не помогла. Я тоже не испытывал даже намека на страсть – все, ранее влекущее к ней, выгорело за считанные дни вынужденного заключения, сопровождавшегося изнурительными процедурами взаимного причинения боли. Даже Аико Ватабе – тонконогая и тонкорукая, с выступающими на узкой спине позвонками и сохранявшая молчание, несмотря на удары теменем о стену во время бурных моих с ней соитий, – даже та была желанней. Однако моим поведением сейчас руководила вовсе не похоть, но ненависть. И еще ощущение злорадного превосходства над теми, кто загнал нас, словно диких зверей, в эту зловонную нору и заставил прятаться в ней, самостоятельно выкусывая и зализывая собственные болячки. Та, с кем я в данный конкретный миг совершал акт, иными отождествляемый с любовью, вовсе того не понимала, но я-то был сверх краев переполнен уверенностью: мы (я в первую очередь!) их победили. Ясно главное: каждый выживает, как умеет. Государство может выпятить отталкивающие язвы и рубища, запугав народ и заставив его подчиняться; общество готово пресмыкаться перед властью и силой государства, лишь бы сохранить некие дорогие ему устои и традиции; человек способен унижаться и молчать, лгать и прятаться от первого и второго, лишь бы выжить самому и позволить выжить своим близким. И во всем этом многослойном прессе проявляется эволюционная, историческая правда: продолжить существование и оставить потомков имеет право не лучший и сильнейший – эти ломают шеи как раз в первую очередь, – но наименее сопротивляющийся давлению среды. Жидкость невозможно изрубить топором или раздробить молотом. Тот, кто уподобился воде или бесформенной амебе, кто способен использовать мельчайшие щели, складки, норы и пещеры для выживания, кто благодаря маскировке становится невидимым в ярком дневном свете, имеют право дожить до темноты и под ее покровом обеспечить продолжение своего рода.
Я долбил Юрико, расслабленно и устало лежавшую щекой на валике, с такой яростью, что не мог не передать ей часть своей энергии. Оказывается, совсем легко не замечать ее засаленных волос и выступившей между лопатками испарины, грязных кусочков бахромящегося пластыря, налепленных по всему телу, и ее мягких ягодиц, хлюпающих при каждом ударе. Нам никогда не восстановить прежней чистоты отношений после всего, что произошло, но обоюдная зависимость от этого только усилилась. В будущем мы вряд ли решимся обнажить свои изрубцованные тела перед чужими людьми, да в этом и не могло возникнуть необходимости. Высокие чувства заключены в мозгах, принципиальной же разницы между человеческими телами не существует. Любой из них – зверь, почти такой же, как и я, а звери не забивают себе голову любовью, ограничиваясь привязанностью. Поэтому, когда Юрико не смогла сдерживаться и в первый раз застонала, я засунул ей в рот большой палец, и боль от ее сжавшихся зубов помогла мне одержать победу.
Через несколько минут, проведенных в полуобмороке, я достаточно пришел в себя, чтобы перевернуться на правый бок и подтянуть блокнот с раскрытым календарем. Вчерашний день, зачеркнутый крестиком, я обвел еще и кружком – первым за восемнадцать дней знаком, свидетельствующим об отсутствии проволочника. Если все будет продолжаться так же (а я в это верил), то через три дня можно будет готовить кровяные мазки, красить их и считать лейкоцитарную формулу. Все необходимое для манипуляций у меня было приготовлено – от эфирно-метилового фиксатора до счетных камер Бюркера. Микроскоп, правда, старенький, оставшийся со студенческих времен, но зато с цейссовской оптикой…
Какой, кстати, это будет день? Я отсчитал и попал в Ни-хяку тока – День прихода тайфунов месяца Хризантем 63-го года Сёва. Европейский календарь, размещенный на соседней странице, определил его как первое сентября 1987-го. Гайдзинское время ничего не говорило ни моему уму, ни сердцу. Впрочем, как и вся их культура вместе с образом жизни, основанные на понятии выгоды. У нас все совсем иначе, все спутано в клубок из бесчисленных нитей долга и поисков единственно верных решений. Верных не тем, что обеспечат тебе преимущество, а тем, что не заставят потом сожалеть, не потребуют переделки. Ведь вернуться в прошлое и что-то там исправить, подчистить и подкрутить нельзя. Так не стоит и сожалеть о том посещении ресторана, из-за которого мы с Юрико оказались здесь и сейчас. Все, что ни случилось, – к лучшему, и, возможно, маленькая драма лишь спасла нас от большой катастрофы. Это нужно принять, и в это нужно верить. Жизнь вечно сомневающихся и колеблющихся неизбежно превращается в ад: продолжительность ее ограничена, а количество узловых моментов, в которых надлежит делать выбор, огромно. По сути, вся она состоит из таких узлов, и невозможно, сохраняя разум, непрерывно мучиться вопросами: «А что было бы, если?..» Ничего не было бы. Не происшедшее не существует.
Я встал, сходил на кухню и налил сакэ для Юрико. Когда она выпила, я попросил ее лечь на спину и принялся за осмотр, начиная с пальцев ног. Решения нужно выполнять, а начатое заканчивать. Терпение – вот тот раствор, что скрепляет сегодняшний день с завтрашним, и у меня его оставалось еще достаточно.
Владимир Голубев
Прокол
Рассказ
– У тебя есть мечта?
– Да. Если вымыть это окно,
то за ним откроется прекрасный вид на поля, речку и лес.
– Так вымой окно, и у тебя будет этот прекрасный вид!
– Тогда не будет мечты.
(Разговор)Этот маленький асфальтовый заводик железнодорожники построили давно для своих нужд. Дорожки на дачах, крыши гаражей, подъезды к домам, да мало ли, где нужен асфальт. Свои работники могли его приобрести по льготной цене и с доставкой. Заводик тихо пыхтел на отшибе, за высокой железнодорожной насыпью в густой березовой посадке и выпускал пять-шесть машин асфальта в смену. С началом перестройки его продукцию разрешили продавать всем желающим. Асфальт сначала заказывали через начальство, потом прямо на заводе, по телефону. Образовалась очередь. Сам Бог велел расширяться! Закупили кое-что из оборудования, построили еще одну печь, набрали рабочих. И даже зарплату стали давать вовремя.
Как раз вчера ее и давали. Сегодня, в пятницу, были довольны все. Кроме одного человека.
Вовка Иволгин работал здесь уже семь лет. А завели его в этот глухой угол поиски свободы. Мастер на все руки, электрик, слесарь и телефонист, на заводе он знал все и умел все. Маленький, подвижный, деловой и сообразительный, он был незаменим. Вовка мог залезть в любую щель, забраться на столб и на крышу, поменять лампочки на высоком потолке и заменить датчик температуры печи без остановки этой самой печи. Директор Вовку жаловал и прощал периодические запои с неизбежными отлежками-прогулами.
