Владимир Покровский - Повести и Рассказы (сборник)
— У меня… — я порылся в бумажнике… — у меня… вот. Сегодня какой курс?
— Откуда я знаю. Давайте по вчерашнему.
Я отсчитал требуемую сумму. Он завернул Георгеса (так я с самого начала стал называть этот томик) в крафт-бумагу и церемонно передал мне.
— Влад Яныч, — сказал я, упрятывая сокровище в сумку. — Почему вы берете только десятку? за нее можно содрать как минимум три сотни баксов, да и то прогадаете.
— Не могу, — сухо ответил он. — Эта книга оценена в десять условных единиц. То есть долларов.
— Кем это она так глупо оценена?
Влад Яныч решительно мотнул пегой челкой.
— Мной.
И мы стали молча друг друга рассматривать.
— Но Влад Яныч, — наконец сказал я. — Ведь вы понимаете, что эта книга не десятку стоит? В любом случае. Даже если подделка.
— То есть вы и другие случаи допускаете?
— Да ничего я не допускаю. Я вообще говорю.
Я подозревал какую-то махинацию. Я боялся.
— Я все-таки не понимаю, Влад Яныч. Почему именно мне и почему за такую глупую сумму?
Влад Яныч состроил философскую мину и фальшиво проговорил:
— А что сейчас не глупо, Володя? Да вы посмотримте в окно!
Я посмотрел в окно. Проехала машина. Жигули.
— У меня такое впечатление, Влад Яныч, что вы просто хотите от этой книги избавиться. Как Бальзак от шагреневой кожи.
— Не Бальзак, а старьевщик у Бальзака, — быстро успокаиваясь, автоматически поправил Влад Яныч. — И потом, причем тут Бальзак? Разве вы не понимаете, что значит появление этой книги? Сейчас, здесь.
Я не понимал.
— Неужели не понимаете?
— Так вы объясните. Может, пойму, чего не случается. Вы по- простому мне объясните.
Это было ниже его достоинства.
— Нет уж. Хотите — берите, а нет, так я другому продам.
— Да я уж взял, кажется. Я только понять хочу.
— Да, су мерсед, я вас слушаю.
Влад Яныч на глазах веселел.
— Я спросить вас хочу. Только спросить. Не бойтесь, что я вам… вашу книжку верну.
Я вдруг поймал себя на том, что чуть не сказал вместо слова «книжка» куда более интимное и собственническое «Георгес»
— Ну так н-да?
Я собрался с мыслями.
— Влад Яныч. Мы с вами не первый год знакомы. И давно прошел тот период, когда вы могли всучить мне, глупцу с вашей точки зрения (это я так, для пущей скандальности, выразился — «с вашей точки зрения». Чтоб побольней его ущучить. По-моему ничего. Я тоже не всегда сахар. Что не по мне — так и взбрыкнуть могу), всякую дребедень, лишь бы отстал. Мы с вами… Вы для меня… Но сейчас вы опять… в смысле, я же вижу, Влад Яныч, я же прекрасно по вашим глазам вижу, что вы через меня хотите от какой-то залежалости избавиться.
Влад Яныч поднял сухонький указательный палец.
— Вот именно, залежалости. Вы на год посмотрите!
— … избавиться, да. Вы мне скажите, Влад Яныч, в чем дело? Книгу-то я уже взял и кровью за нее расписался. Что с ней не так, с этой книгой Георгеса Сименона?
— Молодой человек! — величественно, однако и с облегчением, ответил мне продавец книг. — С ней все не так. Но если вы опасаетесь, что я пытаюсь сбагрить вам кусок шагреневой кожи, то вы ошибаетесь и наши взаимоотношения обижаете. Я ничего такого даже и в отдаленных переспективах не предусматривал (вообще-то очень образованный, Влад Яныч обожал слово «переспектива» и буквально млел от восторга, когда его поправляли. По какому-то сбою грамматического чутья Влад Яныч полагал, что правильней говорить «переспектива»). Мне эта книга — я признаюсь вам, отчего же? — неприятна до крайности. Я без нее буду чувствовать себя гораздо спокойнее. Но просто так отдать ее, абы кому, я чувствую, опасно. А вы… так она будет в хороших руках, вы к ней скоро привыкнете, еще благодарить меня будете. У меня такое чувство, что даже и следует к ней привыкнуть. Честное слово, берите. Что такое десятка? Берите, не пожалеете.
Ну я и взял.
* * *Дня через два три Вера привела ко мне своих друзей — я их видел первый раз в жизни. Друзья сказали: «О, какая квартира!», — и стали ходить по комнатам. Вера посмотрела на меня и загадочно подмигнула.
Это была парочка. Парень — длинный и до неприличия молодой. Звали его Манолис, но, похоже, это все-таки была кличка. А девчонка — огонь! Маленькая, складненькая, с поющим голосом, так и кажется, что вот сейчас от восторга захлебнется. Разглядывая квартиру, она все время делала попытки перейти на ультразвук. Звали ее Тамарочка, что мне с первого взгляда понравилось. Я уж опасался, что Эвридика.
Тамарочка тепло очень в мою сторону поглядывала, отчего Вера моментально приняла позу кобры.
На кухне, выуживая из мойки стаканы, я спросил ее:
— Ты зачем их привела?
— Будущие партнеры, — пояснила Вера. — Скоро твое деньрожденье. Сейшн устроим.
Я сначала не понял.
— Что за партнеры? Преферанс, что ли?
— Да ладно, — напряженно улыбаясь, сказала Вера. — Будто не понимаешь.
— Не понимаю. Что еще за партнеры?
— Ой, ну все! — поморщилась она. — Ну ты же хотел группешник?
— Я?!!
Один из стаканов выскользнул в мойку и чуть не разбился.
— Что это я хотел? Когда это? Ты что, не помнишь, это ж мамочка твоя говорила!
— Ладно, проехали, — сказала Вера с некоторым раздражением. — Я твою маму не трогаю. Сам не знаешь, чего хочешь. Назад отыгрывать я не собираюсь. Людей предупредила, уговаривала сколько, а ты теперь задний ход. Бери стаканы, пошли.
У моей головы глаза были навыкате и я этой головой ошалело мотал. Ужасно у этих баб милая черточка — переваливать с больной головы на здоровую. Чтоб она потом моталась глаза навыкате.
Но вот чего я действительно терпеть не могу — так это ругаться с Верой. Главное, незачем, потому что в конце концов всегда выходит, по-моему, даже если соглашаешься совсем на противоположное.
Она думает, я ее боюсь. Она на меня покрикивает и пытается мне приказывать. Потом я срываюсь, и она становится нежней кошки, жмется к моим ногам и намазывает мне масло на бутерброды. А это еще противнее, хотя сначала и нравится (я чешу ей под подбородком, она мурлыкает и сюсюкает — словом, идет долгий переходный процесс к нормальному настороженно- любовному состоянию).
Я бы ее бросил, да без нее тяжело очень и кислородное голодание. Я тогда, чтобы не вздыхать, как в сентиментальных фильмах, делаю выдохи сквозь сжатые зубы — словно сигаретный дым выдуваю. Иногда вниз, иногда к кончику носа. А закономерности никакой нет, когда куда выдуваю.
Словом, замяли разговор, сели за стол. Я ни секунды всерьез не думал, что может дойти до группешника.
