Сергей Абрамов - Как хорошо быть генералом
Дамы переглянулись, чуть помолчали, потом все та же Наташа спросила у общества:
— Девочки, можно я скажу?
— Говори… — загалдели девочки. — Ответь ему. Мы тебе доверяем…
— Мы тебя поминаем одновременно добрым и худым словами, — значительно сказала Наташа. — Сообразил?
— Нет, — честно признался Истомин.
— Наташа, ты не оправдала нашего доверия, — строго вмешалась умная Инка Литошко. — Позволь мне… За все доброе, что ты нам оставил, мы тебя вспоминаем по-доброму, ну а за все плохое — извини, Истомин…
— Хоть ты и умная, Инка, — сказал Истомин, — но я опять ничего не понял. Что я вам сделал плохого?
— Про хорошее ты не спрашиваешь? — ехидно крикнула Леночка Ларина.
— Про хорошее — молчок. Было оно или не было — вам судить. А вот плохого не помню… Инка, вспомни Суздаль, лето, стога, вспомни старуху с ведрами на коромысле… А ты, Ленок, вспомни, как мы с тобой ремонтировали твою комнату, как выбирали обои, как клеили, как ты потом варила свекольник… А разве нам с тобой, Оля, вспомнить нечего? Разве не было у нас Дивногорска, плотины, тайги, ночи у костра?.. Все, все вспоминайте, ну, прошу вас, поднатужьтесь и киньте в меня камень, если заслужил!..
— Заслужил, — сказала Инка.
— Заслужил, — сказала Леночка.
— Заслужил, — сказала Оля.
— Заслужил, заслужил, заслужил, — сказали Наташа, Саша Калинина, и еще Таня, Света, Нина, Люба, две Тамары, Марина и Маша, и еще Маша, и еще Маша, которая вовсе Маргарита.
— Вот тебе и раз! — сильно, удивился Истомин, сам малость разнежившийся от мимолетных воспоминаний. — За что камень-то, нежные мои?
— За то, что ты был, — подвела итог умная Инка, и все согласно закивали. — За то, что ты всем нам дал надежду.
— Неправда! — Истомин вскочил со скамейки и прошелся в быстром слаломе между сидящими тут и там дамами. — Я никому никаких надежд не давал. Я был — и все.
— «Ка-аким ты бы-ыл…» — пропела Наташа, и все хором подхватили: — «Таки-им оста-ался…»
— Стойте, — сказала умная Инка. — Шутки в сторону. Ты у нас ба-альшой моралист, Истомин, ты всех кругом учишь без сна и отдыха. Но разве ты имеешь право учить?.. Да, я помню Суздаль, лето, старуху с ведрами. Я помню, как мы бегали за парным молоком, и пили его, и ты пролил его на рубаху, и ужасно взволновался, расстроился, и я полдня стирала ее, отстирывала пятна, а ты ходил мрачный и говорил, что у тебя редсовет в издательстве, что тебе еще утром надо было смотаться в Москву и что тебе, конечно, плевать на рубаху, но как ты объяснишь жене происхождение пятен… А я слушала и терла, слушала и терла. И оттерла. И ты сразу подобрел, расцвел, и оказалось, что никуда ты не спешишь, и что со мной тебе прекрасно, и ты благодарен мне за эту поездку… А я уже ничего не могла…
— И я помню, — вступила в разговор Лена, — как мы клеили обои. Ты тогда пошел к директору магазина, подарил ему свою книгу с автографом, а он тебе отвалил царские обои — из подкожных запасов… Я мазала их клеем — нарезанные куски, а ты стоял на стремянке и присобачивал их к стенке… Потом мы лопали холодный, со льдом, свекольник — на столе, на газете, и было солнечно-солнечно, и было странное ощущение дома. А потом ты ушел…
— Но я же вернулся. И еще раз, и еще… — защищался Истомин.
— Пока не наскучило. Тебе, тебе… А я, дура, поверила, что тебе не наскучит никогда…
— Я этого не говорил!
— Ты этого не говорил, а я разнюнилась…
— Кто ж в том виноват? — резонно спросил Истомин.
— В том, что я дура?.. Папа с мамой, наверно… Ты, Истомин, в другом виноват. Ты отлично знал, что я дура, что все бабы легко дуреют, когда к ним относятся по-человечески, и воспользовался этим. Ты профессиональный обманщик, Истомин.
— Ну знаешь что! — возмутился Истомин. — Выходит, какой-нибудь фотограф, который мальчонке обещает птичку, тоже, по-твоему, обманщик и негодяй.
— Хорошее сравнение, Истомин, — кивнула Лена. — Ты умный мужик, одно слово — писатель… Мы все здесь, — она обвела рукой групповой портрет на поляне, — до сих пор ждем обещанную птичку.
А тут и Оля из Красноярска слово взяла:
— Сейчас ты скажешь, что никакой птички не обещал, верно?
— Не обещал, — упрямо заявил Истомин.
— Зачем же ты мне врал, что из меня выйдет толк?
— Я не врал. Я предполагал лучшее.
— Врешь. Ничего ты не предполагал. Девочка тебе понравилась, то есть я, мордочка смазливая, глазки, губки, ножки. А девочка в писатели рвется. Так ты у нас добрый, тебе слов не жалко. Помнишь, что ты мне сказал?.. «В тебе есть Божья искра, а мастерство само придет».
— Пришло? — боязливо поинтересовался Истомин, хотя ответ знал заранее. И получил его:
— Не дошло. Даже искра погасла, если и была…
— Была, была, честно, — подтвердил Истомин.
— Да врет он, врет, как всегда, — со злостью сказала Саша Калинина, мужняя жена, — не было искры.
— Сама теперь знаю… А тогда поверила, писала, как проклятая, рассказы, рассказы, в Москву их — заказным, а обратно: «Отсутствует конфликт, схематичны характеры, опубликовать не сможем». Как мордой об стол!.. И между прочим, я сама в Москву приезжала, звонила тебе сто раз. Где ты был?
— В командировке, — немедленно отпарировал Истомин. — В жаркой Африке.
— Ах ты гад, — мечтательно и сладко сказала Оля Асатурян из Красноярска, — откуда же ты знаешь, когда я тебе звонила, если я твоей жене не называлась?
— Он по параллельному аппарату слушал, — опять внесла свою лепту мужняя жена, — из жаркой Африки.
— Ты бы лучше помолчала, — обрезал ее Истомин.
— И не подумаю. Сама я здесь случайно, за компанию.
Мне от тебя ничего не требуется, счетов не предъявляю. Но вот слушаю я вас всех и думаю: за что ж мы на тебя окрысились? Ведь ты же такой добрый, такой ласковый. И молоко пил, и обои клеил, и в девочке Оле Божью искру отыскал… Мы ж тебя благодарить должны… Другие мужики рядом с тобой — плюнуть и растереть. Хамье и домостроевцы… Мы с тобой в Пицунде двадцать четыре дня вместе были, всего двадцать четыре! А я после на своего благоверного полгода без тоски смотреть не могла… Лучше бы ты тогда, на пляже, мимо прошел…
— Лучше б ты в Красноярск не приезжал, — сказала Оля.
— Лучше б нас Славка не знакомил, — сказала Лена.
— Лучше б я такси поймала, а ты бы проехал, не подвозил бы меня, — сказала Инка.
— Лучше б я в тот день в просмотровый зал не пошла, а смылась бы пораньше домой, — сказала Наташа.
— Девочки! Лапоньки! Судьи мои беспристрастные! — заорал вконец сбитый с толку Истомин. — В чем же я виноват? В том, что мимо не прошел? В том, что не бил вас, не оскорблял, не плевал в рожу, а дарил цветы, катал на машине, стихи читал? В том, что относился к вам так, как, считаю, любой мужик к любой женщине относиться должен? Тогда пардон, но я ни-че-го не пойму!..
