Алекс Норк - Еще не вечер
— От нас?! — Яна уткнула в него взгляд как в маленького ребенка. — Там в Москве сидит несколько пацанов, и только от них всё зависит, и на нас им — ть-фу!
Ответ понравился близкому кругу сидящих, а прокурор почувствовал себя в неуютном одиночестве.
Но разговор резко сдвинулся в философскую плоскость и открылись дебаты — а что есть вообще такое «мы»?
И очень скоро — как это «мы» способно влиять на нас же самих.
Прокурор, испытав облегчение, решил не вмешиваться, а подождать затишья.
Оно скоро и наступило — оттого что эта же самая Яна разрушила диспут, объявив: ей нужны два помощника, готовить на всех салат.
Однако не преминула, уже отойдя от их столика, повернуться и погрозить прокурору пальцем.
— Инфанта террибл, — вздохнула Маша с интонацией неизбежности.
Выбран правильный адрес — дорогой ресторан.
И хозяин-кавказец оказался на месте.
Охранник было начал подозрительно осматривать, но помогла элементарная психотехника — по сути, разговорный гипноз.
А теперь на него смотрят восточные глаза.
Уже не на него, а на кольцо с камнем.
Он не просит снять кольцо с пальца, значит, понимает «правила игры».
— Шесть карат. Если пройдем эту сделку, смогу предложить еще, и поинтересней.
— Сколько за него… хотите?
Хорошо, псиполе работает: сукин сын захотел сказать «ты», но спасовал, обломился.
— Половину цены ломбарда, но при условии, что быстро будет паспорт. И пять тысяч аванса сейчас. Рублей.
Нечего раздумье изображать — заметно же, что понравилось.
— Камень как будем проверять?
— Напротив ресторана — сквер. Получу деньги и паспорт, отдам кольцо, на время проверки посижу с вашими ребятами.
— Договорились. Фото передай через охранника, — это уже другое «ты», с партнерской улыбкой и протянутой рукой, — рядом в ателье срочно сделают. Поселковая прописка из соседнего района пойдет?
— Пойдет.
— Тогда завтра днем. Приходи, дорогой, в двенадцать. Покушать сейчас не хочешь?
— Отметим завтра.
— Вы обещали рассказать про Черный лес, Маша.
— О, история очень странная. Вам принести еще пива?
Прокурор решил сделать паузу.
Она подумала.
— Черный лес имеет большую историю, — еще подумала… — Но когда-то не было никакого Черного леса: липовая аллея от дороги к усадьбе — старый каменный помещичий дом со вспомогательными постройками, поля вокруг. Но при вас Черный лес уже был.
— Да, и мы в детстве иногда ходили играть в то место старого дома. Я хорошо помню заросшие рвы геометрически правильных контуров. Тянула таинственность следов прошлого, дети всегда большие фантазеры… хотя, что я вам говорю, детство к вам ближе.
Она в ответ качнула веками «мерси», но с грустью:
— Детство и от меня уже в неприятной далекости.
И сразу перенастроилась.
— Заросшие рвы, они ведь от фундаментов?
— Н-да… то есть, конечно, от фундаментов.
— Зачем уничтожать хороший каменный дом, вспомогательные к нему постройки, да еще вместе с фундаментом. Это же немаленький труд, а? Я уже не говорю о самом уничтожении хорошего еще хозяйственного объекта.
Виктор тут же вспомнил известный рассказ Шукшина и привел его в качестве аргумента:
— Помните, у Василия Макаровича, поддатый бригадир сносит неработающую церковь «на кирпич». У нас сколько дури подобной было?
— Я по Шукшину курсовую писала. Вы очень к месту пример привели, но важное кое-что забыли.
Прокурор вопросительно поднял брови.
— Помните, не вышло ничего у этих дураков со старой кирпичной кладкой?
— Да, только развалили верхнюю часть несколькими большими кусками.
— Вот. И одно дело, зацепив тросами, трактором дернуть, а другое — уничтожить целый комплекс до нулевого уровня включительно.
Виктор сразу, соглашаясь, кивнул — права, несравнимые случаи.
— И наконец, церковь при коммунистах была вражьей силой, а функциональные помещения, в которых работал Институт и жили люди, зачем подвергать уничтожению вместе с фундаментом?
— Какой институт, Маша?
— А-а, интересно? — она сделала паузу, и прокурор понял к чему.
— Постараюсь, со своей стороны, не остаться в информационном долгу.
— Институт по изучению физических аномалий. Считался каким-то академическим филиалом и формально занимался землетрясениями, ураганами и прочим, чего нет или почти не было в России.
— Хочется прямо так и спросить: а на самом деле?
— На самом деле финансировался НКВД, штат сотрудников по именам и званиям был законспирирован. В 37-м все документы по нему были уничтожены, а все строения срыли до основания. Нам удалось опросить нескольких «местных», которые тогда были детьми, по их свидетельствам трудились над уничтожением более сотни солдат, и целых два месяца; особую охранную зону вокруг объявили, со стрельбой на поражение в нарушителей.
— Так, но «гвоздь программы» не понимаю в чем.
— «Гвоздь» связан со специалистами Института.
— Ну, раз 37-й…
Виктор не стал договаривать, история слишком понятная — массовые репрессии, только расстрельных приговоров около четырехсот тысяч.
— Нет, не так всё просто. Спецотряд был должен забрать всех сотрудников Института скопом. Прибыл ближе к вечеру, дали приказ собрать к утру в дорогу только самое необходимое. Расставили плотно посты. А утром, когда настало время поднимать людей, обнаружили, что их просто нет. Вещи, пищевые продукты — все на месте. Людей — ни одной души.
— Непонятный побег?
— Во-первых, непонятно как. Во-вторых, за ночь далеко не убежишь, тем более, были и пожилые люди. Прибавьте сюда телеграфную связь, да и телефонная в то время налажена неплохо была, а в системе НКВД все виды связи особенно быстро действовали. Железнодорожные станции контролировались. В лесах тоже надолго не укроешься, они тут, кстати сказать, небольшие, идут вперемежку с полями.
— Маша, а насколько достоверно само исчезновение?
— В городе еще немало старых людей, чьи родители были всему свидетелями.
— Все-таки это уже не прямое свидетельство, а слух. Дальше, как я догадываюсь, на этом месте стал расти Черный лес. Люди ушли под землю. Люди-деревья, да? Этого нет у Стивена Кинга?
В заведении вели себя по-свойски, почти по-домашнему: переговоры между столиками слышались постоянно, а вмешательство в чужой разговор считалось естественным именно потому, что чужим здесь ничто не считалось. И крупный мужчина, устроивший раньше дискуссию о справедливости и о том, кто «мы», повернул стул в их сторону:
