Инна Зинченко - Эдем в подарок
Спорить с ней бесполезно, если эта женщина что-то вбила себе в голову, то теперь будет стоять на своём до последнего! Мне ли не знать её повадки?
— С тобой трудно разговаривать, — сказала она, — я ухожу, но обязательно на днях наведаюсь.
Ну, прямо не женщина, а Карлсон какой-то: он улетел, но обещал вернуться. Я даже рассмеялся такому сравнению и это её обидело больше, чем, если бы я разразился матерной тирадой. Громко хлопнув дверью, Надюха покинула мой дом, бросив на прощанье:
— Придурок неблагодарный! Запомни, Лёлик, теперь, даже если ты надумаешь умирать, мне не звони. Я даже на похороны к тебе не приду. Хотя, может и появлюсь, чтобы плюнуть на твою могилку.
В её словах была доля истины и я точно знаю, что ещё не раз пожалею, о том, что так по-свински обошёлся с человеком, который вполне искренне, хотя и немного навязчиво, заботится обо мне, но выносить этот приторно-сладкий, бьющий в нос, запах её духов я больше не мог.
«Есть женщины в русских селеньях, — подумал я, — которые и табун коней замордуют и все избу в округе подожгут! Надежда из таких вот неугомонных!».
После её ухода я распахнул все окна, чтобы невыносимый запах поскорее выветрился. Зачем только они поливают себя этой зловонной жидкость? И почему мне раньше это нравилось? Вопросы без ответов. Вся моя жизнь — это одни сплошные вопросы без ответов. Кто-то утверждает, что, всё, что ни делается — к лучшему, но каждый раз я убеждаюсь в обратном. Чтобы ни происходило в моей никчёмной жизни, неотвратимо вело меня в какую-то глубокую и тёмную пропасть. И просвета, видимо, я никогда не дождусь. Даже это, казалось бы, настоящее чудо — встреча с настоящим инопланетянином и та обернулась для меня невыносимой пыткой. Нет бы, рассказал мне что-нибудь полезное, важное, что-нибудь, что реально помогло бы мне как-то выжить в этом бурном море, именуемом жизнью! Он решил, что мне не хватает только инопланетной заразы, чтобы, наконец, решиться накинуть себе петлю на шею и больше не мучится самому и не мучить других. Я даже задохнулся от жалости к себе и вдруг обнаружил, что стало значительно легче. Запахи, хоть и оставались слишком сильными для человеческого носа, но уже не раздражали так, как раньше. Я снял тёмные очки и обнаружил, что и с цветами та же история. Или я начинаю привыкать к своему бедственному положению или этот ВВВ ослабил свою хватку.
На сковородке шкварчала яичница из шести яиц и запах её не вызывал у меня больше никакого негатива. Истосковавшийся по еде желудок пускал слюни и требовал срочно его накормить. Даже заплесневелая буханка хлеба была для меня теперь в радость. Я старательно срезал плесень и понюхал серую горбушку — запах, как запах, ничего сверхестесственного. И, наверное, я бы чувствовал себя почти счастливым, если бы не ожидал очередного подвоха. Ну, не верю я, что эта дрянь меня так просто отпустит. Белёк говорил, что это будет продолжаться одну — две недели, Чтож, у меня должна быть ещё целая неделя пыток, иначе со мной не бывает! Если что-то и происходит в моей жизни, то только по самому плохому сценарию — такова моя горькая участь.
И всё же, что-то во мне изменилось и эти перемены относились скорее к душе, нежели к телу. Желание жалеть себя мгновенно исчезло, а вместо него появилась подозрительная уверенность в своих силах и даже в светлом будущем, что мне совсем уж несвойственно.
Когда-то какая-то бабка-гадалка сказала моей маме, что у меня будет очень тяжёлая судьба и на хорошее рассчитывать мне не стоит. Как выяснилось, моя мама, будучи беременной мной, перешла дорогу похоронной процессии, чем обрекла меня на вечное невезение. А ещё, как объяснила маме эта гадалка, я родился в неудачный день — есть такие дни в году. Их не так уж много, но мне «сказочно повезло» появиться на свет именно в такой вот проклятый день! Во все эти бредни я никогда не верил. И, помнится, веселился, когда мама выискивала яйцо из-под чёрной курицы, чтобы снять с меня это проклятье. Оказалось, что для городского жителя задача эта почти неосуществимая. Яиц завались, но какое из них снесла именно чёрная курица, разобраться невозможно. Как мог я пытался успокоить мою перепуганную мамочку. Вскоре она и сама оставила эту затею, разочаровавшись во всех этих магических делах. Но всей своей дальнейшей жизнью я доказывал правоту той бабки, которая предсказала мне судьбу неудачника и порой мне приходилось наступать себе на горло, чтобы не поехать к маме в слезах и соплях, выяснять чудодейственный рецепт избавления от напасти. Скептик в душе потихоньку уступал место мистику — жизнь заставила.
— Слышишь, ВВВ, или как там тебя, — начал я беседу с таинственным обитателем моего измученного организма, — если ты набираешься сил для нового рывка, то погоди немного, дай хоть поесть спокойно.
В ответ я, конечно, ничего не услышал и немудрено, сомневаюсь, что оно вообще способно разговаривать, что бы там ни говорим мне Белёк.
Потом я вошёл во вкус и выгреб из холодильника всё, что там было. Не заботясь о сроках годности, я умял и зловредные просроченные йогурты, и подозрительного зеленоватого цвета варёную колбасу — сам не мог вспомнить, когда я её купил, одним словом всё, что попалось мне на глаза. Таким образом я решил проверить, как мой «квартирант» отреагирует на такую явную угрозу. «А, — успокаивал я сам себя, — всё полезно, что в рот полезло!».
— Ну, — смеясь спросил я, — как оно тебе, а?
В ответ, конечно, тишина. Обидно, мне бы очень хотелось, чтобы появилось это дрожащее облачко, которое потом превратится в мою точную копию! Интересно было бы побеседовать с самим собой вот так запросто, без затей.
Я подошёл к зеркалу и обнаружил, что моё лицо вновь приобрело нормальный человеческий цвет. И, хотя круги под глазами никуда не исчезли, но это дело времени. Свежий воздух и здоровое питание быстро приведут меня в норму! Когда пытка закончилась, мне хотелось думать о тех радужных перспективах, которые нарисовал Белёк, но что-то мешало. И вскоре я понял, что именно.
Всё хорошо, но я понятия не имею, что мне теперь с этим добром делать. У меня есть нечто невероятное, замечательное, — в это я верил свято, — а я не могу разобраться, как этим воспользоваться. Настроение слегка испортилось, но не настолько, чтобы я потерял зародившуюся во мне уверенность в том, что жизнь прекрасна и удивительна, а завтра она будет ещё лучше. «Ничего, — успокаивал я себя, — разберусь. Буду действовать методом научного тыка. Рано или поздно, но что-то должно получиться!».
Ночью я пытался как-то вытащить из себя ВВВ, но безрезультатно, никакого общения не получалось. Хитрый вирус никак не желал себя проявлять. Хоть бы слово доброе сказал, тварь бессловесная! У меня, помнится, в детстве был волнистый попугайчик Жорик, так у того был богатый словарный запас, правда, слова эти в основном были матерные за редким исключением. Но ведь говорил же! Я вспомнил покойного Жорика. Зелёный такой, с жёлтыми щёчками. Веселый был, постоянно третировал гостей своей нецензурной бранью. Мама краснела и оправдывалась: «Не знаю, откуда у него это, у нас в семье никто не знает таких слов!». Ну, это она сильно искажала действительность, потому что все, кроме неё прекрасно владели этим жанром словесности и более того, материться Жорика научил я, просто ради хохмы. Кота нашего Урку, Жорик вежливо приветствовал: «Ну, здравствуй, здравствуй, кот блохастый!», чем доводил Урку до безумия. Несколько раз котяра покушался на жизнь наглой птицы, но безрезультатно и в итоге потерял к нему интерес. Мы так думали, что потерял, на самом деле Урка оказался хитрее. Он просто умело имитировал равнодушие и строил коварные планы. Когда он усыпил нашу бдительность настолько, что мы стали выпускать Жорика полетать по комнате. И вот как-то мы услышали душераздирающие вопли. Бедный попугай нещадно на кого-то матерился, правда, недолго. Когда мама вбежала в комнату, изо рта Урки торчало лишь несколько зелёных перьев — даже похоронить было некого. Впервые наш котяра был бит, обычно он отделывался лишь нравоучениями. По-моему, он так и не понял, за что с ним так жестоко обошлись.
